Отравленные морем [СИ]

Вчера я отказалась, и Пульчино обиделся. Я не могла объяснить, каким безумным искушением стала для меня магия в эти страшные, горячечные дни. Сколько раз мне хотелось остаться чайкой, не возвращаться, бросить мое грязное тело тюремщикам — пусть делают с ним, что хотят! — и улететь.

Безусловно, этим поступком я погубила бы свою душу. И совершила преступление против кьямата. А что самое страшное — я убила бы своего друга. Мы с Пульчино не сможем существовать в одном теле. Разум чайки не так обширен, как наш, и недолго продержится против мощи человеческого сознания.

Но свобода меня так манила! Никаких больше страхов, никакой боли, никаких унижений! Да, это будет стоить жизни Пульчино, и я вечно буду корить себя за это, но разве этим поступком я не спасу Алессандро с Джулией? Нам просто повезло, что дознаватели пока не взялись за меня всерьёз! Стоит им отвести меня в тот жуткий подвал — и я моментально выдам все тайны!

Перед страхом смертельной угрозы было так легко придумать себе оправдания… Я боялась не совладать с собой и поэтому стала отказываться от «прогулок». А Пульчино не понимал. Обижался. Я отделывалась полуправдой, мол, нам опасно соединяться разумом так надолго, напоминала ему про валлуко. Пульчино пренебрежительно фыркал и улетал. Но потом опять возвращался.

Без него я, наверное, дошла бы до сумасшествия. От раскалённого воздуха мутилось в глазах, мучила постоянная жажда, однако в тюрьме были свои правила, и больше одной кружки воды в день здесь не полагалось. Пульчино хотя бы отвлекал меня городскими новостями и сплетнями, которые он исправно добывал на пристанях, на Пьяцце или на Ривоальто. Например, сегодня он осчастливил меня байкой об ожившем грифоне с Пьяцетты, причем многие, оказывается, были уверены, что это моих рук дело!

«Может, статуя просто рухнула от ветра, а воображение пьяных гуляк на площади доделало остальное?» — едко предположила я.

Пульчино засмеялся по-чаячьи. Я тем временем соибрала в горсть все ракушки, которые он мне приносил. У них был приятный солоноватый запах. Пахло морем и солнцем. Острый край врезался мне в ладонь, наведя на мысль, что им можно выцарапывать чёрточки на стене, отмечая дни. Хоть какое-то занятие. Сколько я здесь уже просидела? Неделю? Сколько ещё придётся терпеть, прежде чем меня уведут на допрос или я расплавлюсь здесь от жары?

Тесная каменная каморка словно находилась вне времени. Я была снова выброшена из жизни, как тогда, в детстве, в монастыре. Только теперь вместо тёмной прохлады крипты меня окружала вязкая духота. Хоть бы дождь пошёл, что ли! Я отчётливо представила себе напитанные влагой грузные облака, громоздящиеся над крышами и куполами Венетты, порывистый ветер, обильные струи, хлещущие по стенам, звонко барабанящие по черепице, вспенивающие воду в каналах…

Мне казалось, я чувствую, как где-то далеко над морем зарождается шторм.

Глава 19

Рухнув в воду с палубного настила, Алессандро в первый миг оглох и ослеп. Одежда и полудоспех отяжелели, сковывая движения, от солёной воды защипало царапины, которые он успел получить в бою. Звуки слышались странно искажёнными, и, как он ни старался грести руками, его медленно затягивало вниз, в темноту.

Со всей силой он рванулся наверх. Вдруг его обхватило поперёк туловища гибкое бревно толщиной с ногу и поволокло куда-то. Краткий миг паники сменило смутное узнавание — а потом его вытолкнуло на поверхность среди каких-то обломков. Алессандро жадно хватнул ртом воздух, закашлялся. Прежде чем снова погрузиться под воду, он успел увидеть возле себя клубок маслянисто блестевших щупалец, которых хватило бы, чтобы обвить обе мачты на галере. Он хорошо помнил, где видел подобное существо. Год назад, в крипте дона Арсаго. Это был то самое чудовище, которому он был обязан двумя шрамами поперёк груди и… своей новообретённой способностью слышать море. Неужели «морской гость» снова вернулся?!

В его сознание ворвался поток чужих образов: существо мягко изучало его, сравнивало, делало выводы. Алессандро видел себя со стороны кем-то вроде беспомощного жука, барахтавшегося в огромной синей лохани. Потом что-то несильно потянуло его за ногу — на глубину. «Нет! — подумал он, стараясь как можно отчётливее вообразить нужную картинку. — Мне нужно наверх!»

«Наверху — плохо. Шумно, грязно, кожа пересыхает от жара. Восемь деревянных рыбин плюются огнём. И ещё две спрятались вон за тем мысом. И ещё целая стая спешит сюда с юга».

Было, мягко говоря, странно слышать в собственной голове чужие мысли.

«А ещё на границах водяной чаши облака сдвигаются в штормовой узор. Скоро вода перемешается и станет совсем грязной. Зато внизу — тихо, прозрачно и сытно». Кончики щупалец, которые Алессандро на миг ощутил как свои, пронзила дрожь удовольствия при воспоминании о рыхлых придонных отложениях.

«Нет, наверх! — с отчаянием подумал он, выбиваясь из сил. — Я не могу дышать здесь! И я должен найти Маньяско!»