Отравленные слова

За эти годы он выдрессировал меня, как дрессируют львов, под угрозой лишения еды. Он понял, что это мощное оружие, и использовал его против меня: с чем не справлялись побои, с тем справился голод. Он морил меня голодом, а потом приходил и давал понюхать какое-нибудь соблазнительное блюдо. Приоткрывал дверь на несколько секунд – и оскорбительно чудесный аромат курицы гриль спускался в подвал и проникал мне в нос. Когда ты голодная и не можешь поесть – ты каждую минуту, каждую секунду потихоньку умираешь. Мое тело напоминало мне, что за жизнь нужно бороться. Я смотрела на свои руки, которые с каждым днем становились все тоньше, на тощие ноги, на ребра, которые можно было пересчитать, на ввалившийся живот и торчащие кости. Я превращалась в скелет. Я вспоминала истории о людях, потерпевших кораблекрушение, которые пили кровь своих товарищей, о солдатах, пожиравших внутренности мертвецов, о путешественниках, занесенных снегом, которые питались трупами. Эти истории больше не потрясали меня: голод был так чудовищен, что я была готова на все, чтобы его утолить. Я убила бы за тарелку макарон. Еда стала центром моей жизни, ее двигателем, оправданием, болезненной одержимостью. Я мечтала о паэлье, которую моя мать готовила по воскресеньям, о тарелке супа, который мы ели по четвергам у бабушки с дедушкой, о бутерброде с хамоном[29], который я брала с собой в школу и частенько выбрасывала. Я грезила о стакане молока с шоколадным печеньем. Однажды, совсем отчаявшись, я опустилась на пол и поймала навозного жука. Он в ужасе сучил лапками, наверное, чувствовал мой голод и предвидел, что погибнет, перемолотый моими зубами. Так и вышло. Я, переборов отвращение, сунула его в рот, но тут же почувствовала, как он крутится и вертится, и, не выдержав, выплюнула его. Меня вырвало желчью, густой зеленой жидкостью, поднявшейся из глубин моего пустого желудка. Я поняла, что, если я готова сунуть в рот жука, скоро буду готова отре´зать себе ступню и съесть. И я на все согласилась. Я не могла больше жить, постоянно представляя себе нежные отбивные и горячую картошку, у меня кружилась голова, подкашивались ноги, я жаждала уничтожить чудовище, чтобы утолить боль. Да, голод беспощадным чудовищем сидел у меня внутри, впивался в меня когтями, грыз меня, требуя то, что ему причитается, не отпуская ни днем ни ночью. Боль мешалась со страхом, что он больше не придет, что бросит меня в этой черной дыре с пустым холодильником. Пожалуйста, пусть он придет, пусть не бросит меня умирать от голода, бессмысленно молила я в тишине. И продалась за тарелку чечевицы. Да, иначе и не скажешь. Еда сделала меня покорной и положила конец моим страданиям. Я превратилась в собачонку, лизала руку, которая наполняла мою миску, виляла хвостом и принимала его ласки в обмен на кость. Я просто чудовище. Я думаю об этом – и голод становится все сильнее и я уничтожаю все свои запасы. Ем стоя, прямо руками, просыпая и проливая себе на футболку картофельное пюре, джем, фасоль и рыбу. Наверняка что-то в этом жутком комковатом месиве уже испортилось, возможно, оно пролежало в холодильнике несколько недель, но это неважно, ведь он убьет меня, когда вернется. Уж лучше умирать с набитым животом.