Отравленные слова

Субинспектору пришлось зайти домой, чтобы переодеться. Дождь застиг его возле остановки Гран Виа – Урхель, но, вместо того чтобы спрятаться под каким-нибудь навесом, как все вокруг, он застыл посреди бульвара, будто какой-то ротозей. Он размышлял о звонке Эвы Карраско и ее загадочной фразе – что Пепе Молина собирается зайти к нему. А эти ее странные умолчания, естественно, озадачили его еще сильнее. Поначалу-то он наивно решил, что Эва, узнав о его уходе на пенсию от семьи Молина, решила попрощаться с ним и поблагодарить за усердие, с которым он расследовал дело об исчезновении ее подруги. Глупости! Никто не станет благодарить тебя просто так. Его занимал скорее тон Эвы Карраско и то, что скрывалось за ним, чем слова, которые она говорила. В результате он промок вдвойне: листья платанов на Гран Виа прогибались под тяжестью капель, и потоки обрушивались ему за шиворот, а он все стоял и стоял под дождем, погрузившись в свои мысли, как дурак. Костюм, оставшийся со свадьбы сына, промок насквозь, а галстук в красноватых разводах полинял на белую рубашку.

Повернув ключ в замке, он пытается войти бесшумно – но не преуспевает: из его жены вышел бы полицейский похлеще него самого. А он-то надеялся обойтись без разговоров и нескромных вопросов.

– Что ж ты зонтик не взял, – начинает она с места в карьер и тут же интересуется: – Как последний день, много работы? – И целует его выжидательно, приглашая к беседе.

На ней фартук, ей все равно – на двоих готовить или на себя одну, ей не лень, она привычная. Она уже смирилась с тем, что вечером будет ужинать в одиночестве, потому что он не позвал ее на прощальный ужин на работе. Он не хочет, чтобы она приходила. Он знает, что она была бы рада приглашению, что, если б он сказал ей заранее, она купила бы платье, а с утра пораньше отправилась бы в парикмахерскую. Прощальный ужин в честь выхода на пенсию ее мужа, субинспектора каталонской полиции, – это была стоящая тема для разговоров, ее хватило бы на месяц, не меньше. Это был шанс переключиться, отвлечься ненадолго от домашней рутины и разговорах о фасоли на гарнир, уровне холестерина и новых зубах у внука. Как она была счастлива на свадьбе сына! Целый год потом только о ней и говорила. Но он не позвал ее на ужин и сам не понимает почему. Может, не хочет, чтобы она с ее наблюдательностью видела, что его оттеснил в сторону паренек из университета. Как те, кто будет поднимать бокал за Лосано, станут улыбаться новому шефу и непременно воспользуются возможностью переброситься с ним шуткой, ведь до самого Лосано им больше нет дела. А может, потому что на самом деле не хочет на пенсию и так до конца и не переварил тот факт, что этот ужин поставит точку в его карьере. Как бы там ни было, он пойдет один. Он пока что не знает, чем займется на следующее утро. Он ни разу не был в спортзале, не играет ни в карты, ни в петанк, у него нет друзей, с которыми он мог бы сходить в ресторан вечером в выходные. Он всю жизнь слишком много работал и не мог так разбрасываться выходными. Он не жалеет об этом, и все же утро следующего дня представляется ему огромной пропастью, и он вспоминает трамплин в муниципальном бассейне Л’Аметлья-дель-Вальес, куда ходил когда-то с коллегами, – трамплин этот наводил на него ужас. Он поднимался по лестнице, подходил к краю, глядел на воду – она плескалась внизу, очень далеко, – и спускался обратно. Прыгнуть он не мог. Он никогда не действовал по настроению, всегда любил все спланировать и придерживаться плана. Но плана на первый день пенсии у него нет, и сейчас он чувствует то же головокружение, что и тогда, когда он, совсем еще молодой, заглядывал в бездну под трамплином в Л’Аметлье, не отваживаясь решительно шагнуть в жизнь на пенсии.