Отражения в золотом глазу

Вместе с акварельными красками Анаклето принес поднос с горячим солодовым молоком. Разжег огонь в камине, поставил перед ним карточный столик. Анаклето распространял вокруг себя столько тепла и уюта, что ей хотелось заплакать от облегчения. Поставив перед Алисон поднос, он удобно расположился за столиком и стал пить молоко медленными глотками гурмана. Это была одна из тех способностей, за которые Алисон особенно любила Анаклето: любое событие он умел превратить в праздник. Все выглядело так, словно он не покинул среди ночи кровать, чтобы посидеть по доброте душевной с больной женщиной, а они заранее договорились скоротать вместе время. Всякий раз, когда Анаклето сталкивался с чем-то неприятным, ему все равно удавалось получить от этого некоторое удовольствие. Вот и сейчас он сидел, закинув ногу на ногу и постелив на колено белую салфетку, и пил солодовое молоко с таким видом, словно в чашке было изысканное вино. А ведь это молоко ни ему, ни ей не нравилось, и купил Анаклето его, соблазнившись блестящими обещаниями на баночной этикетке.

— Ты хочешь спать? — спросила она.

— Ни капельки. — От одного упоминания о сне он, утомившись за день, не удержался и зевнул. Но тут же тактично отвернулся и сделал вид, будто щупает прорезавшийся зуб мудрости.

— Я выспался днем, да и сейчас немного вздремнул. Мне снилась Катрин.

Когда Алисон вспоминала о своем ребенке, ее переполняли такая любовь и страдание, что они невыносимым грузом сдавливали ей грудь. Неправда, что время смягчает остроту утраты. Она научилась лучше управлять собой, но этим все и ограничилось. После одиннадцати месяцев радости, беспокойства и страдания она ничуть не изменилась. Катрин похоронили на кладбище гарнизона, в котором служил тогда Моррис, и долгое время ее преследовал до ужаса отчетливый вид крохотного тельца в могиле. Ужасные мысли о тлении и хрупком покинутом скелетике довели Алисон до такого состояния, что в конце концов, преодолев невероятную бюрократическую волокиту, она получила разрешение на эксгумацию. Останки девочки она сожгла в чикагском крематории, а пепел разбросала по снегу. Теперь от Катрин не осталось ничего, одни воспоминания, которые разделял с ней Анаклето.

Алисон выждала немного и недрогнувшим голосом спросила:

— Что же тебе приснилось?

— Трудно рассказать, — ответил он тихо. — Словно пытаешься удержать бабочку. Я с Катрин на руках — вдруг у нее судороги, а вы никак не можете открыть кран с горячей водой. — Анаклето разложил перед собой бумагу, кисти и акварельные краски. Огонь освещал его бледное лицо и бросал отблеск на темные глаза. — Потом все изменилось — вместо Катрин у меня на коленях ботинок, и я должен чистить его два раза в день. А в ботинке будто бы выводок только что родившихся мышат, скользких, извивающихся, и я стараюсь не выпустить их из ботинка. Это очень напоминало…

— Довольно, Анаклето, — сказала она с дрожью в голосе. — Прошу тебя.

Он принялся рисовать, а она смотрела на него. Окунул кисть в стакан, и по воде поплыло бледно-лиловое облако. Он склонился над бумагой с задумчивым лицом и только однажды прервался, измеряя что-то линейкой на столе. У Анаклето большой талант художника — Алисон была в этом уверена. У него были и другие способности, но в них он подражал, говоря словами Морриса, обезьянничал. Зато акварели и рисунки были совершенно оригинальны. Когда они жили недалеко от Нью-Йорка, Анаклето занимался в Обществе юных художников, и она с гордостью, но без малейшего удивления наблюдала, как посетители выставок Общества возвращались взглянуть на его картины.

Произведения Анаклето были одновременно и примитивными, и сверхрациональными, что придавало им странное очарование. К сожалению, Алисон не смогла заставить его отнестись к своему таланту с должной серьезностью и уделить ему больше времени.

— Сон, если подумать, удивительная вещь, — говорил Анаклето тихо. — Днем, на Филиппинах, когда подушка влажная и в комнате светит солнце — один сон. А здесь, на Севере, ночью, когда идет снег…

Но Алисон уже вернулась к своей обычной заботе и не слушала.

— Скажи, пожалуйста, — перебила она его. — Когда тебя утром ругали, и ты сказал, что собираешься открыть магазин тканей в Квебеке, ты имел в виду что-нибудь конкретное?

— Конечно, — ответил он. — Вы ведь знаете, что я давно собираюсь там побывать. А что может быть приятнее, чем торговать красивыми тканями?

— И это все… — протянула она. В ее голосе отсутствовала вопросительная интонация, и Анаклето ничего не ответил. — Сколько у тебя денег в банке?

Подняв кисть над стаканом с водой, он секунду подумал.

— Четыреста долларов шесть центов. Вы хотите, чтобы я их снял?

— Не сейчас. Но они могут нам пригодиться.

— Ради Бога, не волнуйтесь, — сказал он. — Это вредно.

Комнату наполняли рыжие отблески огня и серые дрожащие тени. Часы зажужжали и пробили три раза.