Отражения в золотом глазу

Капитан лежал между солдатом и жеребцом. Голый человек не побеспокоился обойти его распростертое тело, а попросту перешагнул через него. Капитан на мгновение увидел ступню молодого солдата, стройную, нежную, с высоким подъемом, испещренную голубыми жилками. Солдат отвязал жеребца от дерева и ласково положил ему на морду ладонь. Потом, не оглянувшись на капитана, повел жеребца в лесную чащу.

Это произошло так быстро, что капитан не успел ни сесть, ни произнести хоть слово. Сначала он почувствовал удивление. Он запомнил чистые линии тела молодого мужчины. Он закричал что-то нечленораздельное, но не получил ответа. Тогда им овладела ярость. Капитан ощутил прилив ненависти к солдату, столь же непомерной, какой была радость, когда он скакал на Фениксе. Все унижения, зависть и страх его жизни нашли себе выход в этой яростной ненависти. Капитан поднялся на ноги и, как слепой, двинулся через темнеющий лес.

Он не знал, где находится и далеко ли гарнизон. В его уме роился десяток коварных планов, посредством которых он мог бы заставить солдата помучиться. В глубине души капитан понимал, что эта страстная, словно любовь, ненависть, останется с ним до конца жизни.

Он шел очень долго. Уже стемнело, когда он выбрался наконец на знакомую тропинку.

Вечеринка у Пендертонов началась в семь часов; полчаса спустя дом был полон народа. Величественная Леонора в платье из кремового бархата принимала гостей одна. На вопросы о хозяине она отвечала, что не знает, куда он делся, ну его, возможно, убежал из дому. Все смеялись и повторяли ее шутку — они представляли себе устало бредущего капитана, с палкой через плечо и с завернутыми в красный носовой платок общими тетрадями. После верховой прогулки он собирался съездить в город; вероятно, что-то случилось с автомобилем.

Длинный стол был обильно уставлен и непрерывно пополнялся. Запах ветчины, грудинки и виски так густо пропитал воздух, что, казалось, его можно было черпать ложкой. Из гостиной доносились звуки аккордеона, сопровождаемые всплесками фальшивого пения. Самым бойким местом был, конечно, буфет. Анаклето с отчужденным выражением на лице скупо отмерял пунш в бокалы. Заметив лейтенанта Вейнчека, томившегося в одиночестве возле парадной двери, он в несколько минут выловил из пунша все вишенки и ломтики ананаса и, оставив с десяток офицеров дожидаться очереди, преподнес старому лейтенанту избранный бокал. Говорили много и оживленно, уследить за ходом чьей-то мысли было невозможно. Шел разговор о новых правительственных ассигнованиях на армию, сплетничали о последнем самоубийстве. Среди общего гула, осторожно оглядываясь, нет ли поблизости майора Лэнгдона, повторяли анекдот о маленьком филиппинце, который заботливо прыскает духами в образчики мочи Алисон Лэнгдон, перед тем как отнести их в госпиталь на анализ. Наплыв народа становился угрожающим. Кто-то уже уронил с блюда кусок пирога, и, никем не замеченный, он, подталкиваемый ногами, пропутешествовал до середины лестницы.

Леонора была в прекрасном настроении. Для каждого гостя у нее была в запасе шутка, и она умудрилась даже шлепнуть полковника интендантской службы, своего давнишнего любимца, по лысине. Один раз она покинула холл, чтобы лично преподнести выпивку молодому аккордеонисту из города.

— Боже, какой талантливый юноша! — воскликнула она. — Он может сыграть все, что вы ему напоете. «О голубка моя!» — все, что угодно!

— Превосходно, — согласился майор Лэнгдон, обращаясь к собравшимся поблизости. — Моя жена, например, увлекается серьезной музыкой… Бах и тому подобное. А по мне так это не лучше, чем жевать солому. Вот вальс из «Веселой вдовы» — это да. Изумительная мелодия!

Блистательный вальс, совпавший с приходом генерала, несколько поубавил шум. Леонора настолько была увлечена вечеринкой, что лишь после восьми часов забеспокоилась о муже. Многие гости также встревожились затянувшимся отсутствием хозяина. Возникло предчувствие какого-то происшествия или непредвиденного скандала. В результате даже самые ранние гости решили немного задержаться; дом был полон, и чтобы перейти из одной комнаты в другую, приходилось проявлять чудеса изобретательности.

А в это время капитан Пендертон с фонарем в руке стоял вместе с дежурным сержантом возле конюшни. Он добрался до гарнизона в полной темноте и сказал, что лошадь сбросила его и убежала. Надеялись, что Феникс сам отыщет дорогу назад. Капитан сполоснул окровавленное и натертое щетиной лицо и отправился в госпиталь, где хирург наложил ему на щеку три стежка. Домой он не пошел, и не только потому, что боялся увидеть Леонору до того, как вернется лошадь, — истинной причиной было то, что он хотел дождаться человека, которого ненавидел. Ночь была теплая, ясная, на небе сиял ущербный месяц.