Отречение от благоразумья

Вторые сутки подряд одно и то же. Допрос длится по шесть-семь часов, иногда больше. Не знаю, как Маласпина до сих пор умудряется сохранять здравомыслие и присутствие духа. В протоколах пока не значится ни одного зловещего Affirmat — «подтверждает». Итальянец всякий раз умудряется уйти от прямого ответа. На что он надеется? Герру Мюллеру вот-вот надоест изображать милосердие и тогда за дело возьмутся всерьез.

Судебная комната, находящаяся в одном из корпусов Клементины, маленькая, темная, в ней постоянно висит запах гниющих отбросов — долетает с монастырской выгребной ямы, что ли? Меня от этой вони уже тошнит. Никто не разговаривает, кроме председателя суда, сиречь герра Мюллера, и помогающего ему отца Лабрайда. В кратких перерывах, впрочем, тоже царит молчание. У отсутствовавшего целые сутки отче Алистера внезапно испортился характер: после ареста Маласпины я кинулся было к нему со своими новостями и догадками, а в ответ получил недвусмысленное предложение заниматься своими делами и не лезть туда, куда не просят. Я открыл рот, дабы возмутиться, затем немного подумал и решил не торопиться с умозаключениями. У отца Алистера вполне могут иметься какие-то свои соображения и планы, которые пока не следует разглашать. Однако минул уже второй день, а Мак-Дафф по-прежнему хранит молчание и упорно игнорирует мои вопросительные взгляды. Что-то тут не так...

Делла Мирандола все это время провел под замком, однако его не допрашивали. Все правильно: человека сперва надо выбить из колеи привычной жизни, лишить уверенности в себе и заставить понять, что отныне его жизнь и смерть находятся в руках братьев ордена святого Доминика. Что там у нас сказано по поводу необходимости допросов с применением физического воздействия у благочестивых Шпренгера с Крамером?

«Поскольку преступное содействие дьяволу носит не физический, а духовный характер, оно не может быть доказано в рамках законного получения показаний. Колдовство — исключительное преступление, «crimen excepta», настолько сложное и серьезное по составу, что все обычные процедуры установления истины здесь недействительны. Наилучшим способом доказательства связи между дьяволом и человеческим существом было бы свидетельство самого дьявола. Но, поскольку Творца Зла невозможно вызвать в суд и заставить свидетельствовать, надлежит получить полнейшее признание от совращенного им человека. Действия, направленные против христианской Церкви, считаются изменой, заслуживающей смерти, следовательно, ни один находящийся в здравом уме человек, мужчина, женщина или ребенок, не мог бы самостоятельно свершить столь сурово наказуемый поступок. Таким образом, подозреваемого в сотрудничестве с дьяволом на основании определенных признаков и предположений, нужно пытать до получения признаний, а затем покончить с ним во имя всеобщего благосостояния мира, дабы остановить разрушение дьяволом Царства Божия. Еретика следует убить и во имя его собственного блага, чтобы, умирая раскаявшимся, он не впал еще в больший грех, избежал еще больших мучений и был принят в Царство Божие...»

Вот так. Все для вашей же пользы, господа нераскаявшиеся еретики. Согласно выводам многоученых профессоров теологии и отцов-инквизиторов.

...Вчера нам сообщили, что в Клементину явилась некая пани Фраскати, расспрашивающая о судьбе делла Мирандолы. Монахи отказались с ней разговаривать, отец Густав вкушал обед, заявив, что не станет прерывать трапезу ради беседы с родственницей подозреваемого, и поручил сию тягостную обязанность отцу Лабрайду. Я увязался следом.

Нежеланных гостей сунули в одну из пустующих комнат странноприимного дома. Лючия, на чьем лице застыло выражение спокойного упрямства, лучше всяких слов доказывающее, что она способна дожидаться ответа день, два, и сколько понадобится, прибыла не одна. Унылое подкрепление составляли отец Бенедикт и Орсини, чему я не удивился, а также пара, которую я совершенно не ожидал тут увидеть — пани Либуше и Фортунати, нынче больше смахивавший на обычного горожанина, нежели владельца опального театра. Он притащил с собой вместительную кожаную сумку и извлек из нее связку документов, каковые незамедлительно всучил отцу Лабрайду.

Документы оказались верительным грамотами, подтверждающими личность Лоренцо Фортунати как представителя Венецианского Совета Десяти, выборного сообщества, надзиравшего за нерушимым соблюдением религиозных догматов и занимавшегося отловом вольнодумцев в Республике Венеции. Отец Лабрайд нахмурился, я, приглядевшись к бумагам повнимательнее, хмыкнул себе под нос, но промолчал. Тексты и печати предъявленных грамот весьма походили на настоящие, а вот вписанное в них имя...