Отрешенные люди

Солдат, несший службу в караульной полосатой будке, подскочил к карете, выслушал распоряжение поручика, козырнул ему и юркнул в калитку тюремных ворот. Вскоре оттуда вышел заспанный молодой офицер и, после короткого разговора с поручиком, приказал Зубареву и Яшке следовать за ним. Яшка на ходу бросил насупленный взгляд на сидящего в санях вахмистра и, полуобернувшись, спросил Кураева:

- Его, выходит, отпускаете? Неправда ваша. Мы вместе с ним снаряжены были, а в каталажку мне одному идти?

- Не разговаривать, - оборвал его дежурный офицер и грубо подтолкнул в спину. Яшка икнул и смолк.

- За ним никаких вин не вижу, - спокойно ответил Гаврила Андреевич и встал на откидную подножку рыдвана, чуть задержался, бросив последний взгляд на Зубарева, и добавил, - а с вами, Бог даст, когда-нибудь свидимся при лучших обстоятельствах.

Яшку с Иваном провели по полутемным, сводчатым переходам, быстренько обыскали, занесли их имена и звания в толстенный шнурованный журнал, а затем бесцеремонно втолкнули в сумрачную камеру, закрыли скрипучую дверь едва не в пол-аршина толщиной, и снаружи глухо лязгнул металлический запор.

... Яшку выпустили на седьмой день по бумаге, доставленной из Тобольской таможенной конторы. Видно, помог Серафимыч, сообщивший об аресте ирбитского помощника пристава нужным людям. Зато Зубарев просидел более недели в холодной сырой камере вместе с какими-то бродягами. Те, казалось, были даже рады обретению приюта и крыши над головой и целыми днями спали или резались в самодельные карты. Иван же неимоверно страдал - не столько от заключения, как от унижения, которое испытывал.

Несколько раз к ним в камеру заходил кто-либо из дежурных офицеров, присматривающих за порядком. Иван каждый раз требовал, чтоб о нем сообщили губернатору или в губернское правление, или хотя бы передали весточку отцу о его заключении. Но в ответ обычно следовало короткое: "Не наше дело", и офицер, брезгливо морщась, уходил. Когда Иван понял, что одними уговорами ничего не добьешься, то сделал вид, что заболел, и несколько дней пролежал, не вставая, на грязном тюремном топчане, отказываясь от пищи. Это подействовало, и в один из дней утром в камеру, тяжело пыхтя и отдуваясь, заявился тюремный лекарь из немцев, которого все называли Карлом Ивановичем. Ивану приходилось несколько раз встречать его в городе, возможно, и тот узнал заключенного, потому что отнесся к нему с сочувствием, долго мял короткими пальцами живот, осмотрел горло, потрогал голову. Выбрав момент, когда сопровождающий лекаря офицер отвернулся, Иван шепнул:

- Христом Богом молю и всем, что вам на свете дорого, сообщите обо мне Михаилу Корнильеву. Скажите лишь - Иван Зубарев в крепости. Он в долгу не останется.

Немец, больше для вида, еще долго ощупывал Ивана, тяжело вздыхая, будто присутствовал на поминках, потом, мешая русские и немецкие слова, сообщил офицеру:

- Зер шлехт, - чуть подмигнув Ивану, скорчил скорбную гримасу, - тут зер холедно. Он есть болен, - и, чтоб его окончательно поняли, потряс головой, изображая озноб, - бр-р-р! Мороз!

Офицер равнодушно кивнул, но когда лекарь, покряхтывая и грустно вздыхая, удалился, то занес в камеру огромный овчинный тулуп и швырнул его Ивану на топчан. А уже на другой день ранним утром в низкую дверь протиснулся ни кто иной, как самолично Михаил Яковлевич Корнильев.

- Кого я вижу? - всплеснул он руками. - А я всех, кто с Ирбита вернулся, про тебя выспрашиваю, да ни от кого ничего добиться не могу. Знать не знают, ведать не ведают...

Но Иван не дал договорить, а кинулся, прижался к двоюродному брату и, сдерживая слезы, сбивчиво принялся рассказывать обо всем, что с ним произошло.

- Ах, канальи! Ну, каковы, - сокрушался купец, но глаза его смеялись, и сам он насилу сдерживался, чтоб не захохотать. - Теперь на всю жизнь запомнишь, как с теми лиходеями дело иметь. Говорил я тебе, ведь говорил, что голыми руками их не возьмешь? А? Не верил мне, думал, ты самый умный. При этом он и не вспомнил, что сам подговорил Ивана наведаться на ярмарку и вывести лихоимцев на чистую воду, зная слабость того к правдоискательству. Иван молчал, понимая, что сейчас не время и не место выяснять, кто прав, а кто виноват. Главное - поскорее выбраться отсюда. - Ладно, попробую завтра пробиться к губернатору, если только он в городе. Острожное начальство за тобой никакой вины не знает. Справлялся уже. Отнекиваются, мол, привез тебя какой-то офицер и сдал. А в чем ты виновен и не объяснил. Знаешь, как у нас на Руси бывает? Один сдал, другой принял, а за что, про что и не поинтересовался.

- Так прямо сейчас меня не выпустят? - мигом сник Иван, и от его радости не осталось и следа.

- Без приказа не могут, сам понимаешь, поди, не маленький. Потерпи еще малость.

- Когда вызволишь? - выдохнул Зубарев и сжался, представив, сколько он тут еще просидит, если губернатор вдруг да уехал в столицу или еще куда.

- Завтра узнаешь, - развел руками Корнильев и, обняв его на прощание, вышел.