Отрешенные люди

Если удавалось Ваньке незаметно ускользнуть со двора, то нырял он в небольшую калитку, которая в сад вела, забирался на дерево и слушал там птичье пение, пока его кто ни хватится, звать–кричать ни начнет. И всех–то птиц он по голосам знал, различал их пение, каждую выделял. Более других ему нравилось, как малиновка утром ранним или на закате солнечном нежные трели выводила. Ничуть не хуже соловья будет. Уж так нежно, тонюсенько заливается, трель ведет, ажно слезы на глазах выступают, по душе словно скребком кто дерет, нагар, злобу снимает. И за ласточками смотреть в поднебесье Ванька до смерти любил. Чиркнут крылышком по воздуху, хвостиком треугольным распишутся, вьются, кружатся, такие немыслимые коленца выписывают, залюбуешься, не заметишь, как час, а то и все два пробегут, и уже стемнеет, смеркнется, со двора кричат, аукают, с ног сбились — ищут его. И за те птичьи причуды доставалось Ванятке по первое число, но на второй год службы городской привык он к дранью, к порке, и шкура стала словно дубленая, следов кнута или батогов почти не оставалось. Правда, заместо Леонтия поркой ведал другой мужик, не столь лютый. Он парня по жалости своей в полсилы драл. Но, все одно, злоба в Ваньке росла и копилась до поры до времени. И Филатьев даже рукой на него, похоже, махнул, во внимание его проказы не особо брал, ждал, когда возраст подойдет, чтоб с рук долой сбыть неслуха да в рекруты на царскую службу определить на долгих двадцать пять годиков. Но… иная судьба Ваньке, Осипову сыну, уготовлена была, отнюдь не служба ратная.

Однажды в городе встретил Ванька себе ровесника, но в плечах, не в пример ему, широкого, башка круглая, крупная, волосы русые, глаза синие, с хитрым прищуром, с приглядом. Продавал тот парень в базарных рядах серебряные ложки с вензелями дворянскими. Уж в этом деле Ванька понимал, хозяин его на что богатей, а подобных ложек не держал, не по чести ему. Случилось тут на базаре караулу солдатскому с ружьями, со шпагами на боку появиться. Может, искали, высматривали кого, а может и случайно зашли, заглянули. Только парень тот как солдат заметил, те ложки за пазуху мигом спрятал и в ближний кабак нырнул. Иван — за ним. Тот сел за стол, вина заказал, расплатился и сдачу половому оставил. Подождал чуть Ванька, подсел к нему за стол, спрашивает:

— Никак, ворованный товар, молодец, продаешь?

— А ты, погляжу, из сыскарей будешь или за просто так робишь? — тот ему предерзко отвечает.

— Я из дворовых буду торгового человека господина Филатьева и в сыске не состою, — обиженно губы поджал Ванька.

— Тогда выпей со мной, с честным вором Петром, прозванным Камчаткой, хитро блеснул синим глазом тот и налил Ивану добрую порцию вина.

Сидели долго, заказывали еще два раза выпивку, а потом Петр сбыл через полового краденые ложки за столь малую цену, что Ванька даже присвистнул от неожиданности.

— Не боись, завтра другие будут, а сейчас гульнуть шибко охота, деньга нужна, — пояснил тот.

Уже под вечер Петр Камчатка пошел провожать нового товарища и по дороге показывал ему то на один, то на другой дом и, заливаясь смехом, тыкал в окна пальцами:

— Здесь я бывал, хорошо взял, а здесь меня сторож чуть не застукал, едва ноги–ноженьки унес, а у той госпожи с шубы воротник лисий спорол, когда на солнышке прожаривала шубейку свою, сама в тенечке прохлаждалась, нежилась…

Казалось, не было такой улицы, где не побывал бы Камчатка, и сейчас он безбоязненно шел по ним, дурашливо кланялся выглядывающим через калитку дворникам, строил носы дородным барьшням, делал непристойные жесты в сторону молодых девушек.

— И не страшно тебе, — с уважением спросил Ванька его, — а вдруг да споймают, в острог запрут, в калодники определят, в Сибирь…

— В Сибири тожесь люди живут, — беспечно отвечал тот, — половина разбойных людей на Москве через Сибирь прошла, бежали, сызнова за свой промысел взялись. Чем в услужении у злыдня какого жить, то куда краше пошарить темной ноченькой по чуланам да камерам у богатеев местных. Зато потом гуляешь, как купец на ярмарке, и черт тебе не брат…

— А меня возьмешь с собой, — остановился прямо посреди улицы Иван, заглянуть к богатым людям?

— Тебя? — остановился Камчатка и выразительно поглядел на Ивана, будто первый раз увидел его. — А не сдрейфишь? Не продашь, коль попадемся?

— Да не в жись! — широко перекрестился на маковку колокольни тот.

— Ты это дело брось, божиться–то, — остановил его Петр Камчатка, — у нас, воров, того не признают. Вот как надо клясться, — и он, выставя большой палец правой руки, чуть прикусил его острыми зубами, сплюнул на землю и бойко проговорил: "Ни дна мне, ни покрышки, ни на том свете, ни на этом удачи не видать, покоя не знать. А ну, повтори!"

Иван повторил, и ему стало вдруг легко, необычайно весело, и он предложил:

— Для начала давай, Петруха, обчистим моего хозяина Филатьева, будь он трижды неладен. А?! Годится?!

— То, браток, дело не простое, к нему готовиться надо, а не абы как в омут башкой, дрыгнув ногой…

— Научи, брат, научи, — схватил его возбужденно за грудки Ванька.