Отрешенные люди

— Но, но… — взвился Кураев и схватил Чернышева за отворот кафтана, я хоть не столь знатной фамилии человек, но за себя постоять могу…

— Хорошо, хорошо, извини за неосторожное слово, не буду больше, поспешил успокоить его Чернышев, — но не советую норов свой тут показывать. Я тебе по–дружески, как брату родному, советую быть осторожным и десять, нет, сорок раз подумать, прежде чем произнести какое–то слово, особенно, если оно касается братства вольных каменщиков.

— Каких каменщиков? — наморщил лоб Кураев.

— Братство вольных каменщиков, — повторил Иван Григорьевич, — так именуют себя члены масонских лож.

— Прямо как в театре, — усмехнулся Кураев, — вы там представления, что ли, даете?

— Послушай, не перебивай меня, если можешь, — окончательно рассердился Чернышев, — думаю, ты пришел не для того, чтоб оскорблять меня безнаказанно. Сперва выслушай до конца, что я хочу тебе уже битый час втолковать, а потом уже паясничай. Договорились?

— Договорились, договорились, — примирительно поднял вверх обе руки Кураев, видя, что хозяина дразнить дальше становится просто опасно.

— Вот на такое собрание, членов петербургской масонской ложи, я и собрался сопроводить тебя, поскольку знаю тебя как человека честного и порядочного, который вполне может послужить нашему общему делу.

— Благодарю, весьма признателен, — не преминул вставить поручик, — но о каком деле ты говоришь? Все мое дело состоит в том, чтоб служить верой и правдой нашей императрице. Не пересекутся ли наши пути?

— Можешь не сомневаться, не пересекутся. Скорее, наоборот, человек, который честно служит, более других достоин стать членом братства. Если выразиться вкратце, то цель нашего общества — сделать людей свободными, независимыми и счастливыми.

— Ого, — сколько ни старался Гаврила Андреевич быть сдержанным и внимательно слушать, но его характер и привычка воспринимать все ясно и четко не позволяли сидеть молча, — вы прямо–таки роль Спасителя решили на себя принять! Ему не удалось сделать людей счастливыми, коль сами люди не хотят того, а что говорить о жалкой горстке заговорщиков? Или, может, кто–то из вас умеет обращать воду в вино или способен накормить несколько тысяч человек одним хлебом? — он ожидал, что Чернышев вспылит, начнет говорить в ответ дерзости или совсем выставит вон, и уже стал сожалеть, что не удастся выполнить задание графа Бестужева—Рюмина. Ему уже и самому захотелось побывать на собрании людей, ставящих перед собой столь необычные цели. Однако Чернышев, наоборот, остался сдержанным и корректным, прошелся по комнате, снял с полки толстенную книгу в почерневшем от времени кожаном переплете, открыл ее и поднес к лицу Кураева.

— Видишь, — спросил он, — эти знаки?

— Конечно, — согласился тот, — не слепой, — разглядывая какие–то геометрические фигуры, треугольники, причудливые цветы, сплетенных меж собой змей, астральные знаки луны, солнца и иные таинственные знаки, предназначение которых было ему не совсем понятно.

— Этой книги более двухсот лет, она издана в Германии и подробно описывает символы масонов, их значение. Как видишь, люди всегда стремились стать не только свободными, но и счастливыми…

— Но никому этого пока не удавалось достичь, разве что блаженные или святые могли взойти на подобную ступень.

— Не перебивай, — остановил его Чернышев и отнес книгу обратно на полку, бережно водрузил на старое место, — в одиночку вряд ли кто способен более, чем на минуту, сделаться счастливым, а вот когда нас будут сотни, тысячи единомышленников, то мы сможем перевернуть весь мир.

— Так уж и весь мир?

— Именно. И в Германии, и в Англии, и во Франции, и даже в Испании и всех других просвещенных странах имеются наши братья по духу.

— Поди, и среди турок братьев завели? — съязвил Кураев.

— Нет, — спокойно ответил Чернышев, — это не та страна, где бы могло найти место такое братство, но, поверь, со временем и в ней появятся наши последователи.

— Каким же образом, дорогой Иван Григорьевич, вы собираетесь сделать всех людей счастливыми? Уж не проповедями ли?

— Слушать проповеди ты можешь в церкви или в другом подобном месте. Мы, масоны, православной веры не отрицаем, но наши обряды во многом отличаются от церковных. Мы стоим как бы над религией, принимая все то, что идет во благо человеку. Но церковь, особенно православная, во многом закрепощает человека, не дает ему свободы выбора. А наша вера, вера в человека, позволяет решать и делать выбор самостоятельно.

— Да это, братец ты мой, богохульство, — сощурился Кураев. — Ежели в священном Синоде о том прознают, не поздоровится вам.

— Доносчиков среди нас нет, — гордо выпятил подбородок граф Чернышев и тоже прищурился, — уж не хочешь ли ты сказать, что можешь донести обо всем, что слышал от меня?

— Брось дурить, Иван, — довольно резко ответил Кураев и поднялся, — а то ты мой характер знаешь, не доводи до крайности. Лучше скажи, куда и в какое время явиться.