Отряд

ПОЗЖЕ НОЧЬЮ Шелли пробудился от привычного сновидения – у них у всех была одна и та же палитра: мелькали коричневые, черные и оливково-зеленые пятна, сливались друг с другом неясные фигуры. Он проснулся дрожащий и возбужденный, с твердой, как молот, эрекцией в шортах. Его преследовал гулкий голос из сна:

«Рок-н-ролл, Шелли, чува-а-ак. – ВОТ как они едят.

ТОЛЬКО так они едят».

35

МАКС И НЬЮТОН поднялись вместе с дремотными предрассветными сумерками. Солнце разогревалось над морем, теплой оранжевой волной разливаясь по разбухшей тьме.

Макс спал плохо. Ему мерещилось, что за светом костра мелькали странные, смутные и опасные фигуры. Кожа на его талии, которая несколько уменьшилась за последние дни, была натерта до крови. Макс сделал большой глоток из фляжки и сморщился от несвежего, напоминавшего железо вкуса воды. Он ощупал одежду, которую развесил прошлой ночью. Достаточно сухая.

Вскоре встал и Ньютон. Ребята молча натянули штаны, носки и ботинки. Прищурившись, посмотрели на утреннее солнце, которое поднималось над морем. Темные корпуса странных кораблей заполонили воды со стороны Норд-Пойнта.

– Мы должны найти Ифа, – сказал Макс.

– Он мог вернуться в лагерь, – предположил Ньют, – как считаешь?

– Лучше проверить.

На обратном пути они прошли через опушку, где сквозь кроны деревьев блестящими сосульками пробивались лучи солнца, а с ветвей свисали тысячи зеленых шелкопрядов.

– Так вот из чего делаются шелковые рубашки, – произнес Ньют. – Как они вообще не разваливаются? Это же все равно что пытаться шить из паутины.

День был ясный и теплый, ослепительный свет пронзал воздух. Глубоко засевший страх оседал на краю сознания. Мальчишки были все еще напуганы, но это чувство уже стало слегка привычным.

Они нашли в траве свои вчерашние следы, дошли по ним к ельнику и обнаружили Эфраима на земле в окружении брызг крови.

– Иф, что… – начал Макс, не понимая, что же он видит.

Когда в прошлом году в Шарлоттаун приехала ярмарка, на нее отправились и Макс с Эфраимом. Отец Макса довез их и купил по связке билетиков – любезность, которую мать Эфраима приняла со стоической благодарностью. Мальчишки прокатились на «Зиппере», их позвонки восхитительно пересчитало на «Комете», древних деревянных горках, которыми управлял оператор с вытатуированной на лбу паутиной – крошечный черный паук спускался к кончику носа по бледно-голубоватой нити, которую можно было принять за вену. Объевшись вафельными рожками и пирожными «муравейник», ребята наткнулись на шоу уродов, проходившее на задах ярмарки, в маленькой палатке в бело-голубую полоску. За три билетика с каждого они вошли в тесное темное помещение, пропахшее конским навозом и еще каким-то, не поддающимся описанию запахом. Уроды вышли на сцену под немногие благоговейные, а в основном брезгливые охи провинциальной толпы.

Максу вспомнилось, как он подумал тогда: «Уроды? Почему они позволили так себя называть?» Эти люди вовсе не выглядели уродливыми. У них, конечно, были татуировки и пирсинг, но ничего такого, что при встрече на улице заставило бы вас удивиться. А вот то, что трюкачи проделывали со своими телами, было действительно чудаковато. Один парень так глубоко вставлял в ноздрю шестидюймовую насадку электродрели, что острие, наверное, щекотало ему мозги, а затем засунул туда же металлический крюк – на таких в витрине мясной лавки висят ощипанные куры – и вытащил его через рот. Другой парень жевал лампочки и втыкал в руки длинные стальные иглы, насаживая себя точно жука на булавку.

Макс пришел в ужас – чего, как он предполагал, и добивались этим шоу. А вот Эфраима заворожило. Раньше Макс уже видел у него похожий взгляд. В конце концов, Эфраим был дьяволом бешеным. Парнем, который спрыгнул на велосипеде с волнолома и, не рассчитав, сломал ногу. Макс потом сидел с ним в реанимации. Нога свисала под безумным углом и смотреть на нее было больно. Однако сам Эфраим был в восторге. «Зацени, Макс, зацени… У-у-ух», – повторял он со странной улыбкой. И едва сняли гипс, вернулся на волнолом ради новой попытки. У его мамы, наверное, постоянно случались приступы истерики, но Иф всегда был таким.

Макс считал, что эти безумные трюки, должно быть, прогоняли гнев друга – теория вытеснения, которую демонстрировали им на уроке естествознания. Но проблема в том, что Бог дает тебе только одно тело. Что ты с ним творишь – твое дело, но истина, как ее понимал Макс, заключалась в следующем: ты кидаешься на мир – мир дает сдачи. И побеждает. Поэтому стоит хорошенько позаботиться о том, что дал тебе Бог. До Ифа эта идея никогда не доходила.

Когда ребята вышли на залитую солнцем поляну, Макс сначала решил, что Эфраима убили.

Кто-то или что-то застало его здесь и набросилось. Но потом Макс увидел раны – не колотые, а вырезанные и проверченные – и швейцарский нож, зажатый в ладони Эфраима. «Как можно так поступать с самим собой?» – подумал Макс. Но он хорошо знал своего друга. Возможно, даже лучше, чем кто-либо на земле. Так что он понимал, как.