Он оказался в Трент-парке, роскошном поместье времен Генриха IV в нескольких десятках километров к северу от Лондона. После того как накануне Второй мировой войны умер его владелец, британское правительство переоборудовало поместье в уютный лагерь для военнопленных нацистских офицеров высокого ранга, который, вероятно, был лучше, чем они того заслуживали. В поместье имелись мраморные статуи, огромные кедры и дубы, пруды с дикими утками, и, хотя лужайки и внутренние дворики были окружены колючей проволокой, заключенным позволялось там гулять. В доме была горячая и холодная вода, а на стенах висели гравюры с картин немецких художников. В общей гостиной стоял радиоприемник и была оборудована студия для рисования; один заключенный выполнил такую точную копию знаменитой картины «Мужчина в золотом шлеме» школы Рембрандта, что британцы повесили ее в столовой. Был тут даже кинозал, а также табачная и пивная лавки. Короче говоря, эти нацистские поджигатели войны жили в гораздо более комфортабельных условиях, чем большинство британцев того времени. Основная жалоба бедных немцев заключалась в том, что еды было «слишком много».
К концу войны в Трент-парке находилось 63 генерала, но фон Тома прибыл вторым. Поэтому он подружился с первым тамошним обитателем, озлобленным оптимистом генералом Людвигом Крювелем, хотя в обычных условиях у этих двух людей не было бы ничего общего. Крювель выглядел как стереотипный прусский генерал – холодные глаза, сжатый рот, жестокий взгляд, но отношения с нацистами у него сложились непростые. Во время чистки в июне 1934 г. партийные головорезы пытались его убить, и с тех пор он презирал режим. Однако, как верный присяге солдат, он всегда выполнял свой долг и безоговорочно участвовал в начатой Гитлером войне. (К тому же у Крювеля были дети, и он опасался, что поражение Германии разрушит их будущее.) Война для него, несмотря на некоторые сомнения, началась блестяще: в 1941 г. войска под его командованием захватили Белград; за тактическое мастерство его сравнивали с Ганнибалом. После внеочередного присвоения нового звания в августе того же года его перевели в Северную Африку.
Стремительный взлет Крювеля резко оборвался в мае 1942 г. Однажды днем он вылетел с обычной инспекционной миссией – осмотреть позиции некоторых итальянских частей. На земле итальянские офицеры должны были световыми сигналами указывать местоположение линии фронта, чтобы самолет Крювеля ее не пересек. Немцы не зря постоянно проклинали типичную для итальянцев халатность: офицер разговорился по телефону незадолго до подлета Крювеля и забыл о сигнальных ракетах. Самолет Крювеля пролетел мимо и через несколько минут был сбит. Генерал попал в плен и оказался в Трент-парке.
Крювель плохо переносил жизнь в поместье-лагере, потеряв за три месяца более 11 кг. К тому же он жестоко обходился со своим телом, надеясь добиться отправки в Германию по состоянию здоровья: принимал ледяной душ, чтобы вызвать простуду, и царапал ноги ногтями, пока у него не образовались открытые язвы. Британцы разгадали эти уловки и отказались отпустить его. Крювель погрузился в мрачную депрессию, и лишь прибытие еще одного генерала – фон Тома – помогло ему снять напряжение.
Несмотря на совершенно разные темпераменты, они часами беседовали друг с другом. Крювель был немногословен, неулыбчив и всегда придерживался строгой дисциплины – фон Тома часами бродил, где хотел, считая соблюдение военных распорядков в тюрьме нелепым. Эти двое оба презирали нацистских лидеров: «кабацкие тирады» Геббельса вызывали у них отвращение, и они ненавидели Германа Геринга за его дворцы, набитые награбленными произведениями искусства, и его ремень с золотой бляхой «размером с книгу». Они также обменивались слухами о приступах безумия Гитлера (тот якобы иногда падал на землю и выл, как собака) и высмеивали его способ ведения войны. Но, соглашаясь, что на данный момент все ужасно, в долгосрочных прогнозах они расходились. До своего пленения Крювель видел только победы немцев и сохранял оптимизм. Более того, он отказывался даже думать о поражении, чтобы не сойти с ума от переживаний. Фон Тома же бодро заявлял, что война уже проиграна, и с удовольствием мучил этим Крювеля.