Отряд отморозков. Миссия «Алсос» или кто помешал нацистам создать атомную бомбу

Когда Шардин перешел к заключению, завыла сирена воздушной тревоги. Вот и шанс применить теорию на практике! Гейзенберг, Ган и остальная публика ринулись в подвал пересидеть бомбардировку. Мало кто из них раньше переживал налет, и теперь они получили боевое крещение. Бомбы, казалось, падали часами, каждый взрыв сопровождался настоящим землетрясением. Стены вокруг них качались и вибрировали, а наверху время от времени рушились здания. Вскоре отключилось электричество, а медики втащили в подвал стонущую от боли окровавленную женщину. Во время самой тяжелой атаки над ними почти одновременно взорвались две бомбы, и двойная ударная волна оглушила присутствующих. Острый на язык Ган не преминул выкрикнуть: «Держу пари, что в этот момент Шардин и сам не верит в собственную теорию!» На секунду все рассмеялись.

После отбоя ученые выбрались из укрытия и увидели, что творилось вокруг. Окрестности казались выпотрошенными, превратились в месиво из искореженного металла и разрушенных стен. Бомбы союзников часто содержали зажигательные вещества вроде фосфора, и теперь по улицам растекались жуткие пылающие лужи. Все присутствующие бросились проверять, уцелели ли их дома и лаборатории.

У Гейзенберга причин для беспокойства было больше, чем у других. На той неделе он привез из Лейпцига в Берлин своих пятилетних близнецов, Вольфганга и Марию, чтобы отметить день рождения их деда по материнской линии; он даже представить не мог, что подвергнет их опасности бомбардировок и пожаров. Покидая убежище, он еще надеялся, что разрушения ограничатся центром Берлина, но вскоре увидел, как пожары озаряют улицы по всем направлениям, даже в пригородах. В ту ночь в городе не работали ни автобусы, ни поезда, поэтому они с коллегой сразу же отправились пешком.

Вопреки беспокойству, а может, именно из-за него Гейзенберг бóльшую часть полуторачасового пути рассуждал на абстрактные темы. Словно современный Марк Аврелий, посреди тягот войны он находил утешение в философии. Если им с семьей удавалось выбраться в «Орлиное гнездо» – их горное шале на юге Германии, он заносил свои последние размышления в трактат, над которым там работал. Этот текст был озаглавлен «Порядок действительности». В лучших традициях немецкой философии там имелись многословные метафизические рассуждения о природе космоса, но также и главы об этике, особенно об ответственности интеллектуалов в несправедливом обществе. Он пришел к выводу, что люди, по сути, являются пешками, которыми управляют великие исторические силы, и что, помимо выполнения долга по отношению к родным и близким, они не могут особо влиять на общество. Эти (неназванные) образованные люди должны уйти в высшие сферы искусства и науки и, более того, должны быть освобождены от какой-либо моральной ответственности за результаты своего интеллектуального труда, даже если ими воспользуются несправедливые правители. Не надо иметь докторскую степень по психологии, чтобы увидеть, как Гейзенберг сражается здесь с собственной совестью, скорее всего, из-за исследований, связанных с делением урана. Отпуская грехи самому себе, он считал свой 161-страничный трактат столь весомым вкладом в философию, что скромно раздал его копии друзьям в качестве рождественского подарка.

В ту ночь в Берлине, бредя пешком в сопровождении коллеги, Гейзенберг подробно остановился еще на одной своей любимой теме – состоянии немецкой науки и ее роли в будущем Германии. Сегодня эта беседа читается как сюрреалистический диалог Платона, в котором пессимистичный коллега, считавший Германию обреченной, возражает бодрому Гейзенбергу, который излучает вдохновенный оптимизм относительно гарантированного наукой будущего. Все это время они петляют между воронками от бомб и грудами дымящегося щебня – непосредственными результатами последних достижений науки и техники. В какой-то момент Гейзенберг настолько увлекается своей арией, что наступает на пылающий фосфор, и ему приходится бежать к ближайшей луже, чтобы помыть обувь.

Кроме того, Гейзенберг делится своими мыслями об особенностях немецкой расы, которую он описывает как расу мечтателей, людей, слишком склонных верить в старые мифы о героях (или фюрерах), восстающих и восходящих к величию. Но, заверяет он своего коллегу, такие иллюзии наконец-то развеялись. Никогда больше немецкий Volk не будет предаваться глупым фантазиям, никогда больше не будет отвергать или игнорировать истину. Немцы научатся мыслить научно и опираться на окружающую их реальность, настаивает он.

Провозгласив это, Гейзенберг снова наступил в лужу горящего фосфора, и его ботинок воспламенился во второй раз. Однако и это вторжение реальности не остановило дискуссию, поскольку Гейзенберг снова бодро ополоснул ногу в луже с водой. Коллега в итоге не очень уверенно предположил, что, возможно, «было бы неплохо, если бы мы больше беспокоились о фактах прямо у нас под носом». Гейзенберг, чьи ботинки больше не тлели, не мог не согласиться.