Отрицание отрицания

Его вопросы звучали чисто риторически. Тут нужно было решать другие вопросы, которые задавала сама жизнь.

Впрочем, в те секунды я думал, что их задает машина.

«ЧЕРЕЗ СЕМНАДЦАТЬ МИНУТ, — продолжала она свой отсчет и разворачивала цепочку букв дальше, показывая, что президент отказался от вертолета, но набрел на новую идею, — САМОУБИЙСТВО».

Я бросился на Лариста, как только осознал смысл этой идеи. Он был сильнее меня, но меня вел долг, а его — бредовая мысль. Мы повозились немного, и наконец я отобрал у него пистолет и выкинул для надежности во двор.

Интересно, зайди сюда в это время капитан, что бы он подумал?

— Я хотел покончить со спектаклем разом, — хрипло дыша, сказал Ларист, с трудом поднимаясь на ноги. — Я бы доказал, что с судьбой можно играть один на один… Иначе — все глупо… Через семнадцать минут я так и так буду мертв… Впрочем, уже раньше…

Странное дело, обруч свалился с его головы, а экран продолжал отсчитывать время:

«ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ МИНУТ…» — стояло там.

Зато строчка обстоятельств смерти отсутствовала.

— Надень шлем, — сказал я ему. — Ты мне мешаешь исполнять мой долг.

— Освобождаю тебя от этой обязанности, — усмехнулся он.

Надо было видеть, как я умею кричать на президента — по праву друга. Он, видимо, опешил и послушно набросил обруч на затылок.

«ЧЕРЕЗ ОДИННАДЦАТЬ МИНУТ…» — мигнула строчка. А дальше — дальше ничего нельзя было разобрать. По буквам словно бы проехались на танке — они расплылись, превратились в призрачную лунную дорожку. Что я ни делал — поправлял обруч на Ларисте, аккуратно прилаживал присоски к его вискам, шевелил кабелем, стучал по экрану, как по барометру, — все было тщетно.

— Ну вот и все! — сказал президент.

И сразу в наше сознание ворвались звуки уличного боя: уже совсем близкая перестрелка, разрывы снарядов и вой летящих мин. Несколько шальных пуль щелкнуло о фасад здания. Радио, доселе молчавшее, вдруг исторгнуло знакомый голос диктора:

«…Вот и все. Столица в руках отважных бойцов под командованием полковника Лакусты. Заняты почта, международный аэропорт, телеграф, центральные административные здания. Жители столицы с восторгом встревают повстанцев. Среди них мы видим и славных воинов столичного гарнизона, перешедшего на сторону освободителей. Едва доносится сюда редкая перестрелка у Дома Правительства, где засели жалкие остатки ларистовской охранки… Только что нам сообщили, что труп тирана, называвшего себя президентом, сожжен у водонапорной башни в саду у Дома Правительства, Головорезы майора Баримана не придумали ничего другого, как облить диктатора напалмом и поднести спичку… Собаке собачья смерть, и сегодня ликующая общественность столицы приветствует нового лидера, логикой оружия сумевшего доказать гнилость любой диктатуры, в том числе и демагогически народной…»

Ларист странно осел, будто решил присесть на несуществующее кресло, и начал сползать по стене, приближаясь к полу. Глаза его были уставлены на экран.

Там только что светилась надпись «ЧЕРЕЗ ОДНУЦ МИНУТУ», но теперь появилось:

«ЧЕРЕЗ… СЕКУНД».

И цифры в промежутке начали быстрый отсчет назад.

Когда я в последний раз взглянул на Лариста, он был мертвенно бледен.

«Ух-х-ходи! — шевельнулись его губы. — Прик-к-каз-зы-ваю…»

«9, 8, 7, 6…» — продолжался неутомимый бег цифр.

Все, вот сейчас…

В промежутке показались нули, и тут у меня подкосились ноги…

Сначала я открыл глаза, а потом увидел потолок. Голос Ихоны возник позже.

— …имя этому трюку — «теневой кабинет», — говорил Ихона. — Лидеры здесь — подставки, они нужны для отвода глаз. Программа у них может быть разной, но это все равно. Она так и останется на бумаге, потому что между ею и жизнью — мы…

Я осторожно повернул голову и увидел гостей. В кабинете рядом с президентом сидели Ихона, Сокура и Пятницкий. Они были одеты в черные комбинезоны на молниях, на столе лежали черные береты — именно такую форму я видел на людях Лакусты: в ней удобно маскироваться в темноте подземных коммуникаций.

— Мы не честолюбивы, — продолжал Ихона, — и охотно уступаем первенство всяким аргамеддонам и янтреям. В этом мире испокон веков все было просто: одни работают, другие управляют и распределяют. Но вот появляется лидер и начинает усложнять эту простоту — это, очевидно, тоже закон…

— Сколько таких в истории было…

Это сказал Сокура.

— Нам приходится повторять вслед за ним его слова и делать все по-старому, — продолжил Ихона. — Начинается игра… Извините, но вы, Ларист, и вам подобные в этой игре — пешки…

— А люди? — спросил Ларист. — Кто они в вашей игре?

— Вы имеете в виду народ? — переспросил Ихона. — Они — зрители. Для них, собственно, и идет игра, Ларист… Вот одна пешка прорывается в ферзи, зрители болеют за нее, переживают… Но вот она ферзь, и — ничего не меняется. Понимаете? И тогда они начинают болеть за другую пешку, идущую в ферзи…

— А вы?

— Тогда и мы начинаем болеть за пешку и расчищать ей дорогу. Если этого не делать, зритель, чего доброго, сам захочет сыграть. Вот мы и помогаем этой пешке пройти в ферзи и одновременно убираем старого…

— В этой игре может быть только один ферзь, — подсказал Пятницкий.