Отрицание цивилизации: каннибализм, инцест, детоубийство, тоталитаризм

В результате лечения в Пензенской психиатрической больнице Н. успокоилась, однако нередко у нее появлялось подавленное настроение. В такие периоды она высказывала мысли о том, что жить ей теперь не для кого и незачем, сторонилась от больных, спала тревожно, плохо ела, незначительные физические нагрузки вызывали у нее разбитость и усталость. После того, как муж Н. женился на другой женщине и категорически отказался от раздела квартиры, сославшись при этом на то, что у больной есть опекун — отец, у которого ей и надлежит жить, Н. стала вновь подавленной, уединялась от всех, говорила о том, что ее никто не выпишет из психиатрической больницы, просила отца написать в суд заявление о снятии с нее принудительного лечения.

22 февраля 1972 г. Н., воспользовавшись отсутствием медицинской сестры, оставила больницу и в тот же день покончила с собой, бросившись под поезд.

Анализируя данный случай, В. П. Мартыненко отмечает, что Н. с детства были присущи замкнутость, мнительность, отсутствие интересов, свойственных детскому и подростковому возрасту, наличие пониженного фона настроения. Начиная с 25-летнего возраста на фоне внешнего семейного благополучия у нее появились очерченные немотивированные колебания настроения, неврозоподобная симптоматика, выразившаяся в неоправданных опасениях за жизнь своего отца, свою собственную жизнь, боязни темноты, улиц, площадей, высоты, расстройствах сна и головных болях. Наряду с этим на фоне пониженного настроения у больной выступала определенная паранойяльная убежденность, проявляющаяся в опасениях за свое здоровье и жизнь (она больна неизлечимой болезнью, сходит с ума).

В дальнейшем имеющиеся у Н. болезненные идеи имели тенденцию к углублению, расширению и систематизации патологических переживаний. Наблюдался перенос своих бредовых переживаний на ребенка (страдает не только она, но и ее дочь), этот переход болезненных переживаний у Н. сопровождался появлением суицидальных мыслей и «альтруистических» чувств — убить ребенка для его же блага, чтобы девочка не мучилась в дальнейшем, а также нарастанием депрессивного аффекта, который к моменту правонарушения достиг своего наивысшего напряжения. Само правонарушение у испытуемой носило характер незавершенного классического расширенного суицида, обусловленного прежде всего наличием депрессивного настроения, депрессивно скрашенных бредовых переживаний в сочетании с «альтруистическими» чувствами в отношении своей дочери.

Хотя и не прямо, В. П. Мартыненко высказывает, в сущности, то же суждение о мотиве убийства, совершенного Н., — желание спасти от мучительной судьбы.

Возвратимся к высказанной другими авторами гипотезе о том, что родители, жестоко обращающиеся со своими детьми, поступают так, как с ними поступали в их детстве, т. е. на психологическом уровне начинают возвращать удары. Однако можно предположить и другое: избивая, унижая своих детей, они тем самым пытаются уничтожить собственные психотравмирующие воспоминания детства. Ощущение огромной жизненной значимости подобных воспоминаний возникает на бессознательном уровне.

Приведем пример совершенного с особой жестокостью убийства девятилетнего мальчика его отчимом К. Между ними были достаточно хорошие отношения, ребенок был привязан к нему и называл папой. Убийца ни во время следствия и суда, ни потом, уже отбывая наказание, ни разу не высказывал никаких претензий по поводу поведения пасынка. Преступление произошло после очередной ссоры с женой, которая, рассердившись на него, ушла из дома. Мальчик в это время спал. К., который был в нетрезвом состоянии, облил комнату керосином и поджог ее, запер дверь на ключ и ушел. Соседи по коммунальной квартире пытались взломать дверь, но это им не удалось. Они все время слышали крики заживо сжигаемого ребенка. Следствие и суд квалифицировали действия К. как совершенные по мотивам мести жене, однако обстоятельное изучение его личности и особенно жизненного пути позволяет прийти к совсем иным выводам.

Во-первых, К. и раньше ссорился с женой, в том числе из-за ревности, оснований для которой было немало. Однако он ни разу не применял никакого насилия ни к жене, ни к ее сыну. Отношения же с последним у К. были вполне хорошие, что мы уже отмечали. Во-вторых, нами установлено, что у этого несомненно опаснейшего преступника было поистине трагическое детство, поскольку его родители жестоко, в кровь избивали его, выгоняли из дома, постоянно унижали, попрекали куском хлеба, пока, не повзрослев, он не смог уйти из семьи.

Из сказанного можно сделать вывод, что субъективным смыслом, мотивом крайне жестокого преступления К. является стремление ликвидировать психотравмирующие воспоминания собственного детства, уничтожив ребенка как живого носителя таких воспоминаний, предварительно психологически слив себя с ним.