Отрицатели науки. Как говорить с плоскоземельщиками, антиваксерами и конспирологами.

И поскольку мы живем в мире, где антинаука распространилась повсеместно, неудивительно, что его, этот метод, предстоит серьезно дорабатывать. Например, остается открытым вопрос, как применять находки Бетш и Шмидта. Да и сами эти находки обставлены некоторыми оговорками. Ведь исследователи обнаружили, что воздействие антинаучной дезинформации на аудиторию можно смягчить, если дезинформация предъявлена недавно. Но ведь не приходится сомневаться, что есть люди, которые усвоили антинаучные взгляды уже давно, пропитываясь дезинформацией в течение не одного десятилетия. Например, Бетш и Шмидт никак не разбирают вопрос, оказывает ли техническая или фактическая аргументация какое-то влияние на закоренелых наукоотрицателей, сформировавших свои взгляды в ходе длительного и многократного, начавшегося задолго до участия в экспериментах потребления антинаучной дезинформации. Одно дело – вмешаться немедленно и постараться не дать дезинформации повлиять на взгляды слушателя. Совсем иное – побудить субъекта пересмотреть одно из его фундаментальных убеждений, предположительно укреплявшееся долгие годы. Разумеется, если дальнейшие опыты покажут, что такое невозможно, какую бы тактику ты ни использовал, мы просто будем знать, куда лучше направить усилия. Так следует ли обращать стратегию Бетш и Шмидта только на аудиторию, еще способную воспринимать факты, опровергающие наукоотрицание? Следует ли любые попытки переубедить закоренелого антинаучника считать бесполезной тратой времени? На эти вопросы Бетш и Шмидт пока не дали ответа.

Другая проблема заключается в том, что до сих пор не ясно, каким образом нужно включаться. Как мы отметили, все опросы Бетш и Шмидта проводились в интернете. Сработали бы их модели аргументации – или, может, оказались бы даже эффективнее, – если бы беседа происходила вживую? Картина еще больше усложняется необходимостью учесть социальный и эмоциональный контекст, определяющий характер личного общения. Как мы уже видели, нужно принимать во внимание то, насколько атака на взгляды субъекта в личном общении может угрожать его самоидентификации, что, вероятно, влияет на любую форму взаимодействия, но особенно важно в личном разговоре. Безусловно, непросто переубедить человека в интернет-коммуникации. Но какие дополнительные когнитивные, социальные и межличностные факторы нужно учесть, прорабатывая эффективную стратегию переубеждения в очном общении? Как и у Редлоска с Куклински, обращать испытуемых в лаборатории – это одно, но что делать в реальной жизненной ситуации? Сколь бы интересной ни была работа Бетш и Шмидта, она не помогает нам в самом интересном практическом вопросе.

И вот мы вновь сталкиваемся с необходимостью понять, как вообще формируются ложные эмпирические взгляды. Если люди радикализируются не только посредством дезинформации, но и тем, что окружают себя людьми, которые эту дезинформацию им несут, не стоит ли попробовать обратить их, предложив новую группу общения, которая заслужит их доверие и расскажет правду? Это напрямую перекликается с абсолютно центральной идеей о роли идентичности и ценностей в формировании воззрений, которую мы обсуждали во второй главе. Если воззрения наукоотрицателей формируются в контексте самоотождествления и ценностей, не разумно ли предположить, что именно таким путем они и меняются?

Дэн Каган пишет, что «люди усваивают научные знания в беседах с ближними, которые разделяют их ценности и, значит, пользуются их доверием и пониманием». Строго говоря, среди ученых, кажется, происходит то же самое. Так не в том ли дело, что ученые и наукоотрицатели просто доверяют разным людям? Может быть, целью разговора с наукоотрицателем должно быть не просто сообщение ему фактов, которые помогут определиться, но и возврат доверия к ученым? Мик Уэст, рассуждая о том, как давать отпор конспирологам, говорит о важности доверия и уважения при формировании убеждений: