Отрочество 2

- Доброво здоровьичка, - издали сорвал он шапку и закланялся, да так и не выгнул спину взад, ссутулившись привычным крестьянину образом перед лицом начальственным, - вашество…

Мужик замялся, забыв титулование столь важного чилавека в мундире. С медалью!

- Ну?! – рявкнул здоровенный усач, вкусно пахнущий самонастоящим, а не махорошным табаком, водкой и копчёностями, - Не томи власть, дяр-ревня!

- В-вашество… - у Серафима подогнулись ноги, и в голове уже закружилась каторга с клеймением и плачь старушки-матери, да воющая с горя жена и осиротевшие при живом отце детки.

- Тьфу ты… - усач сплюнул пренебрежительно, и несколько смягчился, видя нешутошный испуг мужичка, - Из какого ж ето угла ты вылез, дяревня?

- Сенцовские, вашество, - словоохотливо зачастил вспотелый от радости мужик, - что в Костромской! Бывшие, значица, помещика…

- Цыть! – прикрикнул служивый, морщась от чего-то, - Чегой надо-то?

- Так ето… - Серафим достал из-за пазухи пропотелую линялую тряпицу с письмецом, - на работу обещались устроить. Вот… адресок…

- Молдаванка? – крутанув головой, удивился непонятно чему городовой, сходу прочитав адрес, - Эк тебя… Никак скокарем иль медвежатником решил стать, хе-хе!?

- Што вы... вашество! – замахал руками крестьянин, улыбаясь испуганно непонятной шутке начальства, - У нас последних ведмедей ишшо при помещике…

- Замолкни, - перебил служивый разом замолкнувшего мужика, - дяр-ревня! И не пошуткуешь с тобой, потому как – дурак! Понял?

- Дурак как есть, - робко заулыбался так и не разгибающийся Серафим, - потому как мужик. Чай, не из бар…

- Эх-х… - то ли выдохнул, то ли крякнул городовой, - ладно… тебе, значит, аккурат во-он до туда! Видишь?

Он ткнул перстом, и крестьянин торопливо закивал, собирая морщинки у рано выцветших серых глаз, щуря их старательно по полицейской указке.

- Вон аккурат оттудова и…

Городовой объяснил всё подробно, заставив мужика повторить, и только тогда отпустил.

- В порядок себя приведи, - посоветовал он напоследок Серафиму с ноткой снисходительности, - а то выглядишь, прости Господи…

Служивый широко перекрестился, и широким небрежным жестом велел Серафиму убираться. Тот затрусил поспешно – так, чтоб ровнёхонько в плепорцию, чтоб уважить власть, но и себя не шибко уронить, значица.

В одном из проходов под домами, спрятавшись от накрапывающего дождя, мужик долго чистился, приводя себя в порядок. Как-никак справный мужик, а не распоследняя голытьба! Даже вон… сапоги!

Чистился, опасливо поглядывая на каменную махину, нависающую над головой. И как люди не боятся?!

Вытянув ногу, он сызнова опасливо взглянул вверх, успокаивая себя тем, что вон – ходят люди, и полюбовался сапогами – тятенькины ишшо, сносу им нет! Ежели не трепать кажный день, канешно. Так, по праздникам, ну и как сейчас.

Достав припасённый туесок с дёгтем, он тряпочкой отполировал сапоги, поплёвывая на них и не жалеючи дёгтя. А?! Лепо и духовито!

Прохожий, по виду из господ, раз в шляпе и очёчках, проскочил мимо, ругаясь негромко на запах, и Серафим на всякий случай снял шапку, заулыбавшись и закланявшись. Проводив взглядом удаляющуюся спину, сплюнул независимо – дух дегтярный господам не по нраву, неженкам! И ишшо раз – дёгтём и тряпочкой по сапогам, потому как он нравный и бунташный!

Деревянной расчёской с редкими зубьями долго расчёсывал спутавшиеся после путешествия волосья, ругаясь тихохонько и шипя от боли. Наконец расчесал, почистился ишшо раз, и пошёл на эту… Молдаванку, опасливо поглядывая по сторонам и на всякий случай сдёргивая линялую шапку при виде кажного прохожего.

Ить господа! Лучше тово… етово, перестараться, чем в харю получить, а потом плетей в участке – за неуважение. За… да за господами дело не встанет, найдут! Потому как учёные, и вообще – господа! Известное дело, их власть.

- Песса Израилевна, - повторил он ишшо раз, крутанув головой. Ишь! Имячко! Што израилевна, оно и так понятно, а по батюшке-то как? Всё-то у жидов не так, как у людёв!

Што он попал на Молдаванку, Серафим понял сразу, потому как – жиды! В голову сразу нехорошее полезло, слышанное в церкви от батюшки и торговцев с ярмарки – о крови християнской, о загубленных невинных младенцах, да о том, что они – Христа распяли.

- Ничего, - пробормотал он, потея от нервенности, несмотря на пронизывающий сырой ветер, гуляющий по улочкам с переулочками, - чай, не младенец уже давно, да и того… не шибко и християнская кровушка у меня. Грешен…

Мужик быстро закрестился, бормоча привышные с детства молитвы.

- Русским духом пахнет, - послышалось сзаду замогильное, и Серафим опасливо откочил чуть не на сажень, закрестив того, кого за чорта принял. Ну как есть же, а?! Чернявый, глазастый и с ентими… пейсами. Всё, как на лубке, который на ярмарке видал!

Чорт отскочил от свя того креста и зашипел, пуча глаза и когтя пальцы на вытянутых вперёд руках, а потом расхохотался, оказавшись жидовским мальчишкой, злым и проказливым. Перекрестив его ещё раз, мужик облегчённо выдохнул – не развеялся дымом, значица! Просто жид, хотя надо бы и того… одно племя!