Отрочество 2

- Так к кому ты? – повторил чорт, стоящий уже не в одиночку, а такими же жиденятами, пусть некоторые из них совсем светленькие, почти даже и русские по виду. Ишь! Християн православных смущают! И ухи не надрать!

- К Пессе, - упаднически сказал Серафим, и пожевав губами, добавил для верности, - Израилевне. Знаете такую?

- А то! – кинул чорт.

- Так ето… - замялся мужик от неудобности и от того, что спрашивать приходится не у взрослово человека, а щегла сопливово, да ещё и жидёнка, - а по батюшке ея как? Я понимаю, что она израилевна, но вы тута все такие, значица… израилевичи.

- Ой! – сказал чорт дискантом, и расхохотался. Завизжали смешливо и остальные жиденята, на что Серафим только насупился - ишь! Старшего чилавека обсмеивают! Жиды! Правильно про их батюшка говорил, чортово семя!

Обступив, жиденята повели его проулочками и закоулочками, задавая всевозможные вопросы вразнобой, и дёргая то и дело то за рукав, то за полу зипуна. Мужик заопасался было за спрятанные в сапоге рупь с полтиной, но успокоился быстро – не… почуял бы! Иль нет? Всё ж жиды, а про них разное говорят!

Он так и пошёл, пытаясь то ли ощутить, то ли нащупать монеты в портянке. Выходило плохо, отчего он морщился со страдальческим видом християнсково мученика.

- Песса Израилевна!

- Тётя Песя!

Два жидёнка рванули наперегонки, вопя на редкость пронзительно и противно, как и положено чортовому племени. Ажно в ухах засвербело и захотелось потрясть головой, вытряхнув засевший там визг.

- До вас тут нищий какой-то приехал из России!

Услышав про нищего, крестьянин насупился – какой же он нищий?! Изба своя имеется, пусть даже и нижние венцы подгнили уже. Пора бы и менять, но где? Лес ихний, Сенцовский, он тощий, а казённый или ещё хуже – чужой, он ведь денег стоит!

Коровёнка… ну, старая, но доится ведь пока! И мерин… а?! Какой же он нищий? Вполне себе справный мужик! В сапогах!

- Тётя Песя…

- Песса Израилевна…

Загомонили жиденята в десяток глоток при виде выглянувшей с поверха второво етажа ладной бабы.

« - Ишь! - при виде спустившейся сверху жидовки Серафим сглотнул и резко вспомнил, что он вообще-то того… мущщина! – гладкая…»

Взгляд его прикипел к высокой груди, к широким колышущимся бёдрам при относительно тонком стане…

« - Ишь… - он непроизвольно облизнулся, и тут же одёрнул себя, - чортово семя! Всё бы им смущать честных християн! И на лицо… ничего так. Лупастая, канешно, да и нос… того. Большеват. Но у Лушки Сидорихиной ничуть не меньше, а баба-то вполне себе… хе-хе! Глаза тожить… разве только тёмные больно…»

- … кто ты и откуда?

- Ась?! – Серафим заморгал, со стыдом понимая, что жидовка, которая Песя, уже который раз ему вопрос задаёт, а он тута слюнями, как кобель на сучку в течке!

- Так ето… - встряхнувшись, как собака, он собрался с мыслями, - из Сенцовки, значица, что в Костромской губернии! Вам ето… письмецо должно было…

Он сжался, сердце в груди отчаянно забухало, потому как, а вдруг нет?!

- От Егор-рки?! – Чуть прокартавила выскочившая вперёд молоденькая жидовка, при виде которой Серафим непроизвольно перекрестился, вспомнив вдруг разом, что пусть и чортово семя, но и Христос от их племени! То есть как бы… он запутался и снова – вспотел.

А ета… ну иконы писать с такой, чисто Богоматерь молоденькая! Ещё раз перекрестившись, он немного пришёл в себя и принялся отвечать.

Часом позже, обсыпанный с головы до ног персидской ромашкой и необыкновенно вкусно сытый, как и не помнил за последние годы, Серафим пил уже четвёртую чашку самонастоящего чая! Даже и не спи того! Кому и рассказать, а?!

Батюшка за такое и епитимью наложить может, за трапезу с жидами. А сказать про мыслю иконописную, так и того… даже и на исповеди!

Гостеприимная Песса Израилевна (дал же Бог имячко!) потчевала его жидовскими сладостями, подсовывая всё новые и новые. Вкусные, страсть! Сладкие.

И ета… крестьянин с превеликим трудом заставил свои глаза коситься помимо волнительной груди жидовки, натягивающей ткань. Тоже – сладкая! Наверное.

А хозяйка с дочкой, мешая русские слова с нерусскими, заспорили жарко, куда ж лучше устроить его, Серафима? Потому как в одном месте платят получше, но мастера – собаки злые! В другом заработки так себе, но койку в рабочей казарме дают, а ещё – кормят.

У мужика в ушах звенело от криков и разных возможностей, а голова сладко и сыто кружилась. Ето вот по его душеньку спорят, как лучше обустроить?! Оюшки…

- Ша! – мать хлопнула ладонью по столу, прерывая спор, - завтра зайдёт Сэмен Васильевич, вот тогда и да! А пока не будем гонять воздух языками!

Устроили Серафима в сыроватом полуподвальчике, закидав небольшую печурку в углу каменным углём.

- Здесь переночуешь, - деловито хлопотала жидовка, стеля ему постель, - сыровато, но быстро протопится, ты не смотри! Только ничего не трогай, ладно? Это Егоркины вещи, его мастерская. Он когда приезжает, вечно возится, мастерит что-то. Хобби!

- Ага, ага, - мужик быстро кивал, лупая по сторонам глазами и дивясь увиденному. Струмента, даже и на вид дорогущего - тьма! Такой продать, так небось хозяйство можно поднять – ого! А то и не одно.