- Погодь, - повторил мигом вспотевший староста, обтирая полившийся со лба пот рукавом, не глядя на подготовленное для чаепития полотенце, - ты тово… этово… не попутал? Егорка? Подпасок придурошный? Который фотографии…
- Охти, - повторил староста вслед за супружницей, - а мы-то… В люди вышел, значица. Фотографии-то, из Москвы ишшо… охти!
- Вышел! – закивал головой Евграф, щурясь умильно, - к самому патриарху вхож. И миня, значица, по-свойски в монастырь ночевать пристроил, к монасям грецким, дай ему Бог здоровьичка!
Паломник широко закрестился, и снова начал бесконечный и бессвязный разговор о Палестине, Сирии, посещении святых мест в Константинополе и своих ноженьках, истоптавших всю земельку.
- Так это, - начала разговор старостиха, - получается, что он и школу нам? А мы-то…
- Дык… выходит, что и так, - мужик запотел ещё больше, растерявшись окончательно.
- Тятя, - наморщив лоб, подал голос старший из сынов, допущенный до серьёзной беседы, - так может, написать ему? Письмецо?
- У-у… - промычал староста, зажевав бороду, и глядя вперёд невидящими глазами человека, с размаху сиганувшего в ямину с говном.
- Я так думаю, - продолжил ковать железо старостёнок, - что за спрос не бьют, и если это он наш…
Он замялся, но всё-таки выговорил, выплёвывая слова:
- … благодетель, то… А, тять?
Глава 2
Вторая глава
- Имя, фамилие, прозванье? – скучным голосом интересуется полицейский писарь у стоящего передо мной побродяжки в пахучих завшивленных лохмотьях и опорках на босу ногу.
- Ась? – тот заморгал красными глазками с воспалёнными опухшими веками без ресниц, пока до его пропитово мозга пробирались слова служителя.
- Так ето… Пантелеймон, в честь святителя, - собрался наконец с мыслями мой духовитый сосед, - а фамилия нет, да и откуда? Из простых мы, вашество. Из тех ворот, что и весь народ, хе-хе! Толька шта я из тех, что настеж с самого малолетству как распахнулися, так никогда щеколды и не имали, хе-хе!
- Прозванье, - повторил писарь равнодушно, не поднимая аккуратно стриженой головы, щедро смазанной бриолином.
- Ето… так когда выпить зовут, на любое откликнусь, хе-хе-хе! – смешок дребезжащий, будто в баранье блеянье вплёлся перезвон сделанного детишками колокольчика из треснутой жести.
- Прозванье, - повторил писарь, поведя глазами на сторону. Городовой, стоявший в сторонке, сделал шаг, и с равнодушным выражением кирпичного цвета лица, всадил пудовый кулак в бок бродяжке. Кхекнув, тот начал было заваливаться, скривившись, но могучая рука дебелого служителя порядка подхватила за засаленный ворот, вздёрнув наверх.
- Так бы и сразу… х-хе… по-людски, - просипел побродяжка, держась за пострадавший бок, - Жжонкой люди кличут, а когда и Опитым, на всё отзываюсь. Пью, стал быть, всё что горит, к-ха!
- Имя, фамилие, прозванье, - писарь подымает на меня равнодушные выцветшие глаза с красноватыми прожилками.
- Панкратов Егор Кузьмич, мещанин города Трубчевска, что в Орловской губернии.
- Прозванье? – не поднимая головы.
- Нет, или я о них не знаю, - вру, и полицейские знают, что я вру, но облегчать им задачу не собираюсь.
Усадив меня на стуле и грозно шевельнув усами для острастки, городовой встаёт чуть в стороне, делая вид свирепый и не пущательный.
- На фотоаппарат… - певуче просит полицейский фотограф, - не моргать, сидеть смирно. Та-ак… снято! Теперь стоя фотографию.
Послушно встаю к ростомеру, после чего следуют фотографии – в шляпе и без. А сидя почему-то одна, без шляпы.
- Пять футов, два дюйма, - диктует служитель писарю, прикрывая зевоту рукой.
Бертильонаж, с прикосновениями нечистых пальцев к голове и лицу, замер аршином размаха членов.
- На тумбу пжалте, - тыкает пальцем-сосиской городовой в нужную сторону, обдав меня выхлопом копчёностей и водки, и я заступаю одной ногой на тумбу, изображая циркового слона, пока меряют мой размер обуви. Отпечатки пальцев, а точнее даже – ладоней. Прижать к пропитанной чернилами губке, прижать к бумаге… Служитель надавливает сверху на ладони, дабы отпечатки вышли возможно более чёткие. Ему откровенно скучно, казённая деловитость человека, навидавшегося всего и вся, не удивить ничем. Зево-ок…
Поданная тряпка, смоченная в пахнущей скипидаром жидкости, помогает решить вопрос с чернилами на руках, и вежливо-равнодушные полицейские сопровождают меня в камеру. Широкий коридор, щедро выкрашенный шаровой краской, обитые железом массивные двери с маленькими окошечками, забранными решёткой. Лязганье замков и беззлобный – для порядка – толчок в спину, и снова лязг засова, в этот раз за спиной.
Камера довольно-таки просторная, и неожиданно светлая. Напротив входа большое, давно не мытое окно под самым потолком, забранное частым переплётом и защищенное толстыми прутьями в клеточку. От двери до окна с обоих сторон широкие нары в один этаж, у самой двери параша без запаха – что значит, недавно вынесенная и отмытая. С другой стороны от двери – умывальник, ведро с чистой водой и эмалированная кружка – одна на всех.