Отрочество 2

А вообще – пахнет, и крепенько, несмотря на ощутимый сквозняк от окна. Немытыми телами, больными зубами и желудками, нестиранной давно одеждой и перегаром, вонючими босыми ногами и сохнущими на решётке портянками. Запах трущоб и нищеты. Запах Российской Империи.

- А хто ето такой в моём красивом пинджаке нарисовался? – радостно оскалился гнилыми зубами опухший от беспрестанного пьянства здоровенный детина с длинными сальными волосами, свободно лежащими на жирных плечах. Привстав, он развёл руки…

- Никшни, утырок! – пинок в поясницу опухлому, и тот, сделав несколько коротеньких шажочков, ушибается о соседние нары. А пинатель, улыбаясь искренне и дружески, уже соскакивает, протягивая мне руку.

- Здаров, Конёк!

- Здаров, Котяра!

Чуть вздёрнутая бровь, и ближайшие постояльцы спешно отодвигаются, освобождая место. Намётанным взглядом вижу, что самые серьёзные щуки в этом пруду – мы с Котярой. Прочие – вовсе уж шушера мелкая, даром что арестов за каждым, как блох на худой собаке.

Усаживаюсь, не чинясь, смирившись внутренне с неизбежными вошками-блошками. А куда деваться?

- Дык пошутил же, - бубнит тихохонько забившийся в угол детина, потирая поясницу, - так-то я смирён! Хто же знал…

- Никшни! – прилетает ему лёгонький, такой себе воспитательный тычок в бок, - Щитай, заново родился! Конёк, ён…

Привычно абстрагируюсь от тихого шипенья в паре метров от меня. Личность моя на Хитровке по неведомой для меня причине легендировалась, обросла странноватыми слухами и стала совершенно самостоятельным явлением. Такие байки иногда слышу об самом себе, что глаза сами пучатся.

- Херота какая-то, - повернувшись спиной к прочим, отвечаю одними губами на немой вопрос друга, - не успел с поезда сойти, как прямо на вокзале арестовали. Без объяснений – за что, собственно.

- Однако! – на грани слышимости, но эмоциональный посыл такой, что чуть не литаврами гремит. Чуть сощурившись, Котяра погружается в размышления, поглаживая подбородок с редкой юношеской щетинкой.

- Не, - произносит он наконец, - в душе не ебу… Ах ты ж… политика, ебёна мать! Ну точно, она!

- Ага…

Загрузившись основательно, обдумываю слова Котяры. А похоже ведь на правду, мать его ети! А это очень серьёзно, и очень для меня опасно.

В голову полезла вовсе уж чернота и пессимизм, что мне никак не нужно.

- Сам-то каким ветром в здешние Палестины?

- А… - Котяра поскучнел, - наладили на переговоры меж нашими и вашими об небольшой, но интересной панаме, а там кипеж с поножовщиной.

- Порезал кого?

- А… так! – он дёрнул плечами, не желая углубляться в подробности, ну да я не настаиваю. Захочет выговориться, так и да, а на нет и спроса нет.

Сбив щелчком наглово таракана, взобравшегося на ногу, начал рассказывать о палестинских приключениях, щедро разбавляя быть байками на восточный лад. Поскольку дела эти ни разочка не тайные, то говорю в полный голос за ради развлечения обчества.

- Живут же люди, - воспользовавшись паузой в рассказе, мечтательно проговорил тщедушный молоденький фабричный, заметённый в участок за очередную драчку после запоя.

- А тебе кто мешает? – резонно заметил Котяра, - Дети мал-мала дома сидят, аль старушка-мать плачет у окна, сыночку своего дожидаючись?

- Скажешь тоже, - робко улыбнулся фабричный, - я из приютских, кто ж мине ждёт?

- Тем более, - хмыкнул Котяра.

- Ага, - фабричный нахмурился и явно задумался, кусая тонкие воспалённые губы мелкими острыми зубами, - так значица, тёплышко?

- Вся зима – как наш сентябрь, - подтвердил я.

- Ага, - повторил паренёк, и замолк, жадно прислушиваясь к моим рассказам, покусывая губы и грызя костяшки пальцев.

Залязгала дверь, и на пороге появился рослый полицейский унтер, за которым в коридоре маячил мордатый ефрейтор с лицом, не искажённым самомалейшими признаками интеллекта.

- Панкратов Егор, на выход!

- … а может, и действительно? – услышал я, выходя, - за-ради чего корячусь, если можно просто – как птаха небесная, по южным краям?

Давешний коллежский секретарь рассматривал меня с нарочито равнодушным видом, постукивая карандашом по столу и надувая щёки. В углу кабинета разместился вытянувшийся в струнку зверообразный городовой низшего оклада – из новичков, судя по излишней манекенности и пученью глаз в мою сторону.

- Ну-с… - полицейский офицер вперил в меня рыбий взгляд, приподняв правую бровь, - будем говорить?

- Говорите, - снисходительно разрешил я, перекинув ногу на ногу, и рыбеглазый надул щёки, сдерживая гнев. Выпустив воздух, он откинулся на спинку скрипнувшего под ним стула.

- Н-да… - постукиванье карандаша, - упорствуем? Запираемся?

Он полез в ящики письменного стола и замешкался.

« - Не родной, - выдало тотчас напрягшееся подсознание, - не родной кабинет!»

Мысленно отметил это как нечто важное. Пока не понимаю, но подсознательно жду подвоха.

- Панкратов Егор… Кузьмич, - вытащив папку, начал он зачитывать, - он же Конёк, Шломо, Два Процента…

- Происхождение этих прозвищ не расскажите? – осведомился он многозначительно, вперив в меня суровый взгляд. Улыбаюсь ему безмятежно, хотя внутри далеко не… сильно не…