Отрочество 2

А вот по логистике – таки да! Горжусь собой и нами! Мы с Бляйшманом и привлечённым железнодорожником-голландцем, которого пришлось посвятить в тайну, перерешали кучу задач, и кажется – удачно. Железнодорожник нервничал, потел, переживал за свою нейтральность, но обещание тайны, а если что – гражданства и денег в виде земельного участка, примирило его гражданскую душу с прямым участием в войне.

Буры разошлись, и мы немножечко, но выдохнули. Оказывается, всё это время мы самую чуточку, но втягивали животы и расправляли плечи в присутствии генералов, в том числе психологически. А когда такое немножко, но целый день, оно сильно выматывает.

- Ой вэй, - вздохнул дядя Фима, растягивая сюртук в стороны, - мине опять стало меньше! Шо скажет Эстер, когда мы снова да, я таки и не знаю!

- Да! – он обернулся на нас с Мишкой, - Мальчики, я не знаю за ваши планы, но сегодня они меняются за ужин со мной! Давайте кафра за Санечкой, и снова – как раньше!

За ужином была еда, еда и ещё раз еда – даже и молча, настолько устали! Молчал и вымотавшийся Саня – ему сперва все дела по отряду за моим неимением решать пришлось, а потом рисовать плакаты для агитации, а это не только работа, но и куча споров впополам с творчеством.

Мы трое, дядя Фима с Ёсиком, Ицхак Габбай, и тишина, а?! К десерту немножечко отдохнули, особенно дядя Фима.

- Вот, - мотанул он головой на Ёсика, - вторым секретарём взял, Ицхак в одиночку с таким объёмом не справляется. И не вздыхай мине и нам!

- Он думал, - пожаловался с возмущённой усталостью дядя Фима, - шо если приехал, такой весь красивый и почти образованный, я его сразу адъютантом возьму, с большим званием через родство! И будет он скакать по Африке с саблей и ружжом, совершая красивые подвиги и позируя для газет. А пока напозировался только на дизентирию!

Ёсик вздохнул и отмолчался так красноречиво, что я преисполнился сочувствия.

- Я бы тоже так думал, - ответил дяде Фиме солидно, накладывая себе чуть-чуть ещё печенек через немогу, но вкусно, - если бы имел образование, но не имел нехорошего жизненного опыта. Сейчас, на базу образования, ляжет вся эта гадотная война, и будет Ёся к её окончанию бравым интендантом с суровым взглядом и хорошими знакомствами.

- Вот! – поднял палец компаньон, - Слушай и мотай! Подвиги, они всё больше сами совершаются, помимо желания, ты уж поверь моему и нашему опыту!

Мы втроём согласно закивали, и очень даже выразительно. Ёся хмыкнул еле слышно, но приободрился, и стал ждать подвигов, которые сами.

***

« - Здравствуй, дражайшая супруга моя, Агриппина! Пишить тибе собственноручно супружник твой Серафим, из-за далёково моря-окияну, из самой Афреки.

Дотоптался када до Адесы, то грех за враки на душиньку брать ни стану – хорошо там, тёплышко. Жидовки, шта миня встретили Игоровы, бабы добрые, даром шта христапродавки. На работу устроили, с комнатой памагли, слова плахова проних ни скажу!

Работа тяжкая, но для миня по силам и уму, потому как справный мужик, а не прощилыга какой. Мужики здеся шутковать любят, но когда узнают про Сенцово и Игора с Санькой, а ищо про жидовок тех, то сразу в приятели набиваются. Ну и я не плошал, блюл себя за всех Сенцовских.

Тока мастер в порту, он миня сразу нивозлюбил, и начал гнобить за политику, подводить под каторгу иль увальнение. А я жа мужик справный, и терпеть такое невмочно, ну и по уху ему, а потом на пароход миня взял грек здешний – Коста, то бишь на русскам Констатин. Справный тожи мужик, но на здешний тока Адеский лад.

И доплыли мы с ним и ищё с другими многими до самой Афреки, воевать за Христа и против Нагличан. Воюем мы навроде пластунов, и я такой ухватистый оказался, что Синцовских всех прославляю.

На довольствии стоим денежном, хлебном и ином, а ишо трофеи бывают. Посылаю тибе, дражайшая супруга моя, девять гиней, а ишо шестнадцать фунтов и часы золотые две пары, одни даже целые. Ишо перстень сиребряный, мидалонов два, один который золотой…»

Услыхав про деньги, женщина спешно положила письмо, и трясущимися руками вскрыла засургученный пакет, лежавший до того в сторонке. На скоблённый дощатый стол вывалился кисет, тяжко звякнув металлом.

- Сходится, - помертвело сказала она, пересчитав, и глядя вокруг дикими глазами, - сподобил Господь…

- Гля-кось! – выдохнул восторженно маленький сынишка, ухвативший фотографическую карточку, также вытряхнутую из пакета, - Папка!

- В костюме, - выхватив фотографию, заблажила бабка, - почитай господском! С часами, ружжом, ну чисто наш пристав, тока лучше!

Сельчане, набившиеся в избу, молчали, не зная, что и сказать. Кхекнув, рябой Фёдор начал сворачивать самокрутку, и тишину разом прорвало. Начался гомон, споры, потом дочитывали всем скопом письмо, разбирая каждое словцо и буковку, пытаясь найти тайный смысл там, где его отродясь не было.

- А, ебись оно конём! – плешивый Кондрат остервенело шваркнул шапкой о пол и выпрямился, обведя сельчан безумными глазами человека, которому нечего терять, - Чем так жить, лучше там жить! Вы как знаете, а я пачпорт выправлять!

Глава 39

Тридцать девятая глава