Отрочество

— Разве тебя дозовешься! Кричу, а тебе что, ты как оглохла!

Мать вздохнула, но ничего не ответила. Голова скрылась за дверью, и дверь тихонько захлопнулась.

— Я… я уже сказал тебе однажды, — вдруг заговорил Саша, повернув к Дане побледневшее лицо, — мне противно слышать, мне гадко слышать, как ты разговариваешь с матерью! Как ты смеешь!

И вдруг одеяло, которым Даня был укрыт, взлетело и голые Данины пятки уперлись в пол. Он сел на постели.

— Ты, ты… — хрипло сказал Даня.

В коридоре послышались шаги и затихли. Зачем в эту минуту не вошла в комнату мать! Может быть, тогда не случилось бы того, что случилось.

Они смотрели в глаза друг другу. Не отрываясь глядел Даня в самое дно чужих глаз, в самое дно прозрачных и удивленных глаз своего лучшего друга.

В тихой комнате было слышно напряженное дыхание мальчиков.

— Ты… ты… — опять тихо повторил Даня, как будто не находя достаточно горьких слов для упрека товарищу, — ты…

Что-то перехватило у него дыхание.

С тяжелой обидой, почти с болью припомнилось ему все, что он пережил за последние несколько дней. Да что за несколько дней — за всю его короткую жизнь.

Он вспомнил слова Кардашева, обращенные к нему, и, задохнувшись, сказал Саше:

— Я… я думал, ты мне как брат… А ты? Ты что? Нотации читаешь? А вот когда надо было помочь, ты взят и сразу отрекся… — Он не то зло засмеялся, не то просто захлебнулся словами. — Еще бы! Ты ведь даже не понимаешь, каково мне было тогда, на сборе. Тебе все равно! Да пропали я пропадом, ты и пальцем не пошевельнешь…

Саша резко дернул подбородком — должно быть, хотел сказать что-то, но Даня не дал ему и рот раскрыть.

— А я говорю, что не пошевельнешь! — крикнул он, с силой ударив кулаком подушку. — И не подумаешь даже… Да вот, к примеру: разве ты нашел для меня хоть одно какое-нибудь хорошее словечко?.. Семка нашел, это да! А ты? А ты?.. Ничего! Нет, если бы у тебя было когда-нибудь такое, как у меня, если бы тебе вот так напомнили б, если б… Да, тогда бы у тебя, небось, нашлись слова, и время, и все. А ты меня попросту бросил. Ты не друг. Ты даже не знаешь, что это такое — товарищ… Что? Обидно правду слушать? Ничего. Мне, может, еще похуже твоего было. У меня, может, все нутро перевернулось тогда. Да только какое тебе дело! У тебя-то самого, небось, полный порядок — все гладко, все чистенько, все прилизано, как твои книжки-тетрадочки! «Как ты разговариваешь, как ты смеешь»… — передразнил он Сашу. — Э-эх! Да если бы хоть один раз, один-единственный разочек что-нибудь случилось и с тобой, ну хоть какая-нибудь там неприятность, беда, самая маленькая, — авось бы ты тогда научился понимать. Скажите пожалуйста! Кузнецова с собой взял, чтобы только не слушать моего нытья. А потом выговоры делаешь: «Как ты разговариваешь?!.» Молчишь? Нечем крыть? Иди, иди… Мне не надо, не надо!.. Иди!

— Всё? — очень тихо спросил Саша.

— Всё, — ответил упавшим голосом Даня.

Саша медленно вышел в коридор.

Там он повозился у вешалки (видно, надевая калоши и пальто), потом послышались его мерные шаги по коридору, и дверь хлопнула. Шаги на парадной становились все тише и вовсе уже не стало слышно их, а сидевший на кровати Даня все прислушивался к затихающему вдалеке звуку.

Внизу хлопнула дверь.

Даня сунул голову под подушку.

— Даня… — тихо сказала вошедшая в комнату мать и услышала в ответ глухое и короткое рыдание, доносившееся из-под подушки.

Глава VII

Вот двор и вот деревянный дом. Вот отгороженное полисадником одинокое дерево во дворе. В сгущающихся сумерках оно белеет ветками, обсыпанными снегом. Вот крылечко, ступеньки.

Яковлева, близоруко щурясь, прочла на медной дощечке надпись: «Елена Серафимовна Подвысоцкая», осторожно отворила входную дверь и поднялась по навощенной желтой лестнице.

Звонок был старинный. Она тихонько дернула проволочную петлю, и в глубине квартиры раздался многократный дребезжащий звон.

Дверь открыла незнакомая старуха.

— Вам кого? — сурово спросила она.

Яковлева хотела сказать: «Я к профессорше», но запнулась и вдруг неожиданно для себя сказала:

— К учительнице.

— Ладно. Заходите, — ворчливо ответила старуха. — Елена Серафимовна, к вам!

Яковлева вошла в комнату и тяжело опустилась на стул.

— Что-нибудь случилось, вероятно? — услышала она приветливый, спокойный голос.

Елена Серафимовна стояла на пороге, опираясь на палочку, и внимательно глядела на свою неожиданную гостью.

Яковлева только махнула рукой. Она не находила слов.

Усевшись в низенькое кресло и слегка склонив голову набок, Елена Серафимовна ждала, когда она заговорит. Но гостья все не решалась начать.

— Он вам верит! — сказала она наконец, собравшись с мыслями. — Я знаю, он верит вам.

Елена Серафимовна чуть заметно улыбнулась.

— Да-да, вам он доверяет, — решительно повторила Яковлева. — А мне он не говорит ничего, и я не знаю, что делать. Он не ест, не пьет и не спит по ночам. Сегодня я слышала, что он всю ночь вертелся и вздыхал. Что с ним? Да разве он скажет!

— Простите, я не совсем понимаю, — сказала Елена Серафимовна. — Наверно, какие-нибудь неприятности в школе… Им, кажется, там не совсем довольны…