Отрок. Ближний круг

– Вот Дмитрий, старшина твой, – продолжал Корней, – вот он в боярстве не растеряется! Меч ему навесить – за кистень хвататься не станет, приказ отдает – в праве своем не сомневается, мыслями да сомнениями лишними ни себя, ни других не обременяет… Говорил я, что не доведут до добра твои посиделки с попом… прости, Господи, Царствие ему Небесное…

«Ну-ну, то «много о себе понимаешь, сопляк», то «боярином себя не ощущаешь»… и где логика? А Нинея-то опять, получается, права: «Ощути себя наследником древнего рода…» Нет, не так! Вы, сэр, раздумывали над тем, как оценили бы ситуацию Нинея, Настена, отец Михаил и Туробой, а лорд Корней показал вам, какое решение, удовлетворяющее требования всех четверых, вы могли бы принять, но не приняли! Не приняли по командирской безграмотности и легкомыслию, да еще и в позу обвинителя встали: «Трех ребят убили из-за боярского добра!». А вот если бы вы по рецепту лорда Корнея действовали, то ребятам вас своими телами прикрывать и не пришлось бы! Так что, досточтимый сэр Майкл, вспоминайте-ка висевший в «Ленинской комнате» плакат «Учиться военному делу настоящим образом! В. И. Ленин» и впредь действуйте соответствующим образом, а то во времена, скажем, Великой Отечественной вам бы за такое командование, как этой ночью, прямая дорога в трибунал была бы!»

Дальнейшее уже происходило без Мишкиного участия, и он узнал о произошедших событиях только в пересказе Дмитрия и Роськи. Начал Корней с допроса пана Торбы, который в руках такого умельца, как Бурей, заговорил практически сразу, но, увы, многого не знал, поскольку присоединился к отряду пана Вацлава с опозданием. Паном Вацлавом, как уже выяснилось раньше, был тот самый лях в богатом доспехе, в которого отроки умудрились засадить аж одиннадцать болтов. Вообще, под Ратным стрелки и лучницы явно перестарались – пригодными к допросу оказались только двое раненых ляхов, да и те померли на руках у Бурея, толком ничего не рассказав. От допроса пана Торбы тоже проку оказалось мало – общего числа ляхов он не знал, упомянул лишь, что и на правом берегу Случи тоже должно быть несколько мелких отрядов. Не ведал он и о происхождении ладей, его отряд просто ждал на берегу Припяти, когда их заберут.

В общем, Корней остался недоволен, и тут, на свою беду, пред грозные очи воеводы Погорынского заявился погостный писарь Буська-Грызло с жалобой на Мишкино самоуправство. Менее подходящий момент просто трудно было выбрать, но, по всей видимости, писарь родился в рубашке. Повезло ему дважды: первый раз, когда воевода Корней не убил его на месте, а просто приказал Бурею потыкать Буську мордой в труп Семки-Клеща, «чтобы понимал, значит, что с такими, как он, говнолазами бывает, ежели они не сидят тихо в уголке и не радуются, что живы остались».

Бурей, пришедший после допроса пана Торбы в игривое настроение, выполнил приказ буквально и располосовал писарю всю рожу об драную кольчугу Клеща. Дело обязательно кончилось бы либо серьезным членовредительством, либо повреждением писарского рассудка, но тут Буське повезло вторично – Бурей отвлекся. Проявив воистину академический интерес к трупу казненного, он, продолжая удерживать Буську за шиворот, несколько раз пинками перевернул покойника с боку на бок, чтобы внимательнее рассмотреть следы кнутобойских упражнений отроков второго десятка. Погостный писарь, воспользовавшись паузой, рванулся, что было сил, и был таков, а Бурей, нисколько не огорчившись, тем, что у него в кулаке остался лишь клок рубахи вырвавшегося Буськи-Грызло, громогласно вынес вердикт:

– Гы-ы! Гляди-ка, и сопляки чему-то путному выучились!

Столь двусмысленного и неожиданного комплимента Мишка не получал еще ни разу. Ни в ТОЙ жизни, ни в ЭТОЙ.

* * *