Отрыв

— Катит счастливчику, а? И ведь тринадцатый у С-с-с… своего механика.

— Потому и катит, — отозвался кто-то ещё тише. — Правильно Карп насчёт чёрта и чертяки сказал.

Я обернулся резко, почти прыжком. Но все же недостаточно быстро — не успел засечь, не понял, кто произнёс эту фразу.

Лица кругом сплошь улыбчивые.

Я плюнул и пошёл спать.

На следующий день я всё же прошёл с утра тесты, а потом сделал три вылета, и отвёл в них душу по полной программе. Поставили меня в нижний эшелон, и я нахально пользовался этим — внаглую брил крыльями макушки хилой местной растительности. Новенькая, со стапелей леталка вела свою партию, как выпестованный руками мастера музыкальный инструмент. Я не стрелял, нет. Но бифлай и без пушек — грозное оружие. Особенно в нейродрайве.

После первого вылета я выслушал выговор от командования — за разваленное ударом воздушной струи мирное строение. После третьего, за парочку сорванных крыш, сел на гауптвахту. К вечеру получил благодарность — разведка обнаружила гнездо наводчика как раз в той разваленной халупе.

К шаблонной благодарности комбат добавил — судя по всему, от души — нестандартную заключительную фразу. Он сказал, покачав головой:

— Вообще-то, парень, ну ты и псих.

5

Меньше чем через месяц это словечко, назойливым хвостиком тянущееся за мной по жизни, стало моим постоянным прозвищем, "именем" по здешней терминологии. Не скажу, чтобы я этому радовался. Но в тот момент, когда "именование" произошло, мне было откровенно наплевать — а потом я привык.

Свою норму вылетов "уткой" я к тому времени уже сделал. Новое пополнение ещё не прибыло, и мы менялись по жребию — просто тянули внутри троек на палочках, и командование молчаливо соглашалось с нашим выбором. Летать теперь приходилось чаще: нас стало меньше, а задачи остались прежними.

Занимались мы не только "утиной охотой". В нашем секторе происходило перебазирование мобильных пехотных частей, и на огневую поддержку наземников мы вылетали по несколько раз в сутки, иногда — штатно, в прикрытие или на разведку, чаще — экстренно. Наземникам приходилось туго. Нам, впрочем, тоже: ирзаи взорвали мост на трассе Берк-Самаи, и весь грузопоток к самайским рудоперерабатывающим предприятиям двинул через Тарское ущелье, так что мы едва успевали утюжить те места от ирзайских ракетчиков. Выматывались здорово, спали урывками между вылетами. И каждый день в бараке спотыкались взглядом об очередные койки, оставшиеся сегодня пустыми.

Погиб Карп. Я не участвовал в том вылете, но пережил неделю мрачных косых взглядов украдкой; впрочем, в длинной череде потерь эта смерть ничем особенным не выделялась, и подозрительность суеверия так и не выплеснулась в новый инцидент. Двоих парней увезли с ПСНА — в неадекватной стадии, что заставило меня вспомнить слова Василия.

Мой механик, Тарас, был, пожалуй, в те дни единственным человеком на базе, сохранившим способность радоваться. Я бы даже сказал — счастливым человеком. Он словно помолодел лет на десять с тех пор, как перестал слышать своё прозвище, сделался оживлён и говорлив, исчезла печать угрюмости, совсем недавно казавшаяся неотъемлемой чертой его характера. И ещё он расцветал, как хризантема, всякий раз, когда я сажал леталку на площадку. Тяжесть непонятной, иррациональной вины, долгое время прижимавшая его к земле, свалилась с плеч — его летун теперь возвращался. О стычке в бараке Тарас, к счастью, ничего не узнал.

В день, о котором идёт речь, ранняя утренняя побудка выдрала меня из чёрного провала сна, заставив оторвать от койки не успевшее отдохнуть тело. Я притащился к ангарам, на ходу пытаясь хоть немного проснуться — и застал Тараса непривычно хмурым. Механик почти забытым уже движением опускал голову, косил глазами куда-то вбок — в общем, делал всё, чтобы только не посмотреть на меня прямо. В другое время я бы непременно выяснил причину такого поведения. Но в тот момент я был слишком озабочен тем, чтобы привести себя в состояние, хотя бы приблизительно пригодное для полёта.

Впрочем, Тарас заговорил сам. Помявшись неуверенно, он вдруг выдал:

— Данилка, ты это… Поаккуратней там сегодня, паря, ладно?

И добавил совсем уж тихо:

— Сон я видел нынче… нехороший.

— Когда ты только успеваешь сны смотреть, — буркнул я, отчаянно растирая кулаками словно засыпанные песком глаза.

Ночью у группы было три вылета, все три — довольно напряжённые: дважды мы помогали огнём попавшим в переделку (и понёс же их черт ночью через перевал!) наземным подразделениям, а потом — уже почти перед рассветом — отбивали потерявший управление на переправе Биши и застрявший в прострельной зоне транспорт с оборудованием. Так что в промежутках меня хватало только на то, чтобы доползти до койки и рухнуть на неё, одновременно с этим проваливаясь в темноту; и я точно знал — пока я в воздухе, Тарас не спит тоже.

Механик отмолчался угрюмо.

Я поднял в воздух "Стрижа" — предстояло штатное задание, и была моя очередь лететь "уткой" — и вместе с остатками сна выкинул из головы мрачноватое предупреждение Тараса. Там разберёмся.