Оцепенение

Ракель подходит к кровати и садится на табурет. Мне показывает на кресло по другую сторону кровати.

– Я специально для тебя его поставила, чтобы тебе было удобно. Ты же будешь проводить здесь много времени.

Я опускаюсь в продавленное кресло и кладу руки на колени. Мне стремно. Что-то в этой комнате, в этом чуваке на кровати, похожем на куклу, вызывает у меня неприятные ощущения.

Зачем я на это согласился? Я что, правда буду просиживать тут по шесть часов в день за сто одиннадцать крон в час?

Какой же я придурок!

Ракель нежно гладит сына по голове.

– Это Самуэль, – шепчет она. – Он составит тебе компанию, пока я работаю.

Чувак не реагирует.

– Он будет читать тебе, – продолжает она, – и играть музыку. Ты рад?

Юнас и бровью не повел. Лежит неподвижно с закрытыми глазами. Лицо ничего не выражает. Не похоже, что он слышит или вообще понимает, что ему говорят.

Ракель нагибается и целует его в щеку. Показывает мне на трубку из носа.

– Юнас получает питание через зонд, – сообщает она, – но тебе не нужно об этом беспокоиться. Я этим занимаюсь.

Потом она тянется за кремом на прикроватном столике и выдавливает себе на руку. Берет руку Юнаса в свои и начинает втирать крем.

Над кроватью висит календарь, где кто-то – наверное, Ракель – зачеркнул все даты от июня до сегодняшнего дня.

– У него страшно сохнет кожа на руках, – поясняет она. – Я смазываю их пару раз в день. И стараюсь не забывать про бальзам для губ.

Я бросаю взгляд на столик. Там одинокая роза в вазе, расческа для волос и бальзам для губ.

Ракель начинает втирать крем в другую руку Юнаса. Медленно и старательно, не пропуская ни сантиметра.

– Готово, – обращается она к Юнасу. – Теперь получше?

Юнас издает едва слышный стон. Ракель расплывается в улыбке.

– Он знает, что ты здесь, – медленно кивает она.

Желудок снова скручивает – теперь не от голода, а от страха. Взгляд мечется по рисункам и постерам на стенах и упирается в полки с банками с лекарствами, резиновыми перчатками и рулонами бумаги.

На столике фотографии Ракель с мальчиком. На одном из снимков они на пляже. Оба улыбаются в камеру. На другом они на горнолыжном склоне. На столике – динамик, а рядом с ним лежит книга.

– Единственное, что от тебя требуется, это проводить с Юнасом время. – Наши взгляды встречаются. – Большую часть времени он спокоен. Но у него случаются судороги. И приступы. Если что-то такое произойдет, сразу зови меня. Хорошо?

Я киваю и стараюсь не смотреть на ее декольте, обнажающее грудь. Сглатываю.

– Звучит несложно.

Я лежу в двуспальной кровати с мягкими подушками. Мне тепло и хорошо после рагу с картошкой. Кожа горит от долгого горячего душа, но все равно единственное, о чем я могу думать – это как скорее отсюда убраться.

Подальше от Ракель и зомби-Юнаса. Подальше от скал и сосен и магазина, торгующего лобстером и устрицами.

Смотрю на мобильный на столике у кровати, серебристый и тихий, как дохлая рыба.

Без мобильника жизнь отстой.

Лежать тут без связи с внешним миром все равно что в гробу.

Весь мир там – внутри металлической оболочки. Вся жизнь там.

Лиам, Александра, Жанетт. И Игорь, как же без него… и мамаша.

А все остальное – этот дом, заходящее солнце, отражающееся в море за окном, Ракель, Юнас… все это словно ненастоящее.

Нужно продумать план.

Остаться здесь на день-два. Может, удастся стащить что-нибудь ценное, что можно загнать в Интернете за хорошие бабки и жить на них какое-то время.

Чувствую, как глаза закрываются от усталости.

Сразу в моем сознании возникает мама. Она улыбается, золотой крест горит на груди, словно в свете мощной лампы.

– Впусти Иисуса в твое сердце, Самуэль, – шепчет она, нагибается и прижимается к моим губам в поцелуе – слишком долгом для материнского.

А когда она выпрямляется, я вижу, что у нее лицо Ракель.

Пернилла

Трава возле желтого дома по колено, яблоневые деревья стоят в цвету.

Закрыв старую ржавую калитку за спиной, я иду к дому, на ходу нащупывая ключи в кармане.

На улице по-летнему тепло, воздух наполнен пением птиц и жужжанием шмелей.

Я отпираю дверь и вхожу в родной дом.

Пахнет пылью и какой-то гнилью или плесенью, но выглядит все, как обычно. Ботинки отца стоят в два ряда на обувной полке. Куртки висят на вешалках под шляпной полкой. Кладу стопку почты на комод под зеркалом, просматриваю в поисках важных писем и кладу счета в сумку.

У меня нет банковских данных отца, но я уверена, что он хранит их в зеленом шкафу. Хорошо бы их найти, иначе придется самой оплачивать счета, а у меня каждый эре на счету.

Отец всегда оплачивает счета вовремя.

Снимаю туфли и иду в кухню.

Здесь тоже все как обычно.

В окно видно, как блестит озеро в лучах солнца. Высокие розовые кусты, которые давно пора было бы обрезать, заслоняют вид.

Открываю холодильник, ожидая увидеть там стухшие продукты, но там пусто. Холодильник отключен. В нос ударяет слабый запах моющего средства. Я провожу пальцем по стеклянной полке. Она такая чистая, что чуть ли не скрипит под пальцем.

Морозилку он тоже помыл.