Оцепенение

Но Господь воздвиг на море крепкий ветер, и сделалась на море великая буря, и корабль готов был разбиться. И устрашились корабельщики, и взывали каждый к своему богу…

Иона. 1: 4-5

Самуэль

Ракель встречает меня в гавани.

Припарковав черный «Вольво», она выходит и с подозрением смотрит на мой полупустой рюкзак. Легко угадать, о чем она думает.

У переезжающего человека было бы с собой чуть больше вещей.

Я поправляю рюкзак и изо всех сил стараюсь не быть похожим на парня, скрывающегося от русской наркомафии и ночевавшего все последние дни в лесу.

Волосы Ракель собраны в пучок, из которого выбились несколько прядей. В остальном она выглядит так же, как и вчера. Без макияжа, одетая в мужскую рубашку и потертые джинсы.

– Привет, – улыбается Ракель при виде мотоцикла Игоря. – Езжай тогда за мной. Это недалеко, пара километров. Но не спеши. Дорога плохая.

Я киваю и сажусь на мотоцикл.

Ракель возвращается к машине, заводит мотор и трогается. Через пару сотен метров сворачивает вправо на проселочную дорожку, такую узкую, что один я бы ее даже не заметил.

Дорога ведет через сосновый лес. Мы переезжаем через мост. Море сегодня спокойное. Летний ветерок радует душу, я жмурюсь от солнца и смотрю, как машина Ракель подпрыгивает на ухабах впереди. Через секунду вижу рытвины и резко выкручиваю руль.

Она была права, дорога просто дерьмо.

Я замедляю ход, расстояние между нами увеличивается.

Дорога извивается между соснами и скалами. Пахнет сосновой корой и землей. Дорога завалена камнями, сорвавшимися со скал. Я еду змейкой между ними и глубокими рытвинами, которыми испещрена дорога.

Показывается калитка, за которой начинается подъем к дому.

Ракет останавливается у белого забора, выходит из машины и машет мне.

Я паркуюсь рядом и подхожу к ней.

– Вы живете на острове?

Она кивает.

– Но тут есть мост, что сильно облегчает жизнь. Раньше приходилось плавать на пароме из Стувшера, – поясняет она и улыбается, отчего вокруг глаз собираются морщинки.

В метрах пятидесяти за тонкими соснами виднеется дом Ракель – белая вилла с зелеными рамами и ставнями.

Других домов не видно.

– Много людей здесь живет? – оглядываюсь я по сторонам.

Слышно только пение птиц и шум моторной лодки вдали.

– Нет. Только две семьи живут тут круглый год. И еще пара дач.

При последних словах Ракель хмурит нос. Наверно, она не в восторге от дачников. Словно угадав мои мысли, она продолжает:

– Я ничего против них не имею. Мы им многим обязаны. Если бы не они, тут не было бы ни парома, ни ресторана, ни магазина в гавани. Ты туда заходил, кстати?

– Да, – отвечаю я, вспоминая спертые бутеры.

При мысли о еде желудок скручивается узлом. От голода я плохо спал, мне снилось, что я в «Макдоналдсе».

– Он очень удобно расположен, но ассортимент оставляет желать лучшего. Гранаты, лобстер, мраморная говядина. Не самые типичные продукты для рациона обычной семьи. Но, наверно, дачникам нравится. И они могут себе позволить такие деликатесы.

Ракель идет вверх к дому, я иду следом. Тонкую рубашку треплет ветер. Мы идем против света, и сквозь тонкую ткань видно очертания груди.

– Раньше все было по-другому, – рассказывает Ракель. – Стувшер был маленькой рыбацкой деревушкой. Можешь расспросить старожилов в деревне, они тебе расскажут, как все было. Рыбаки ловили селедку и треску сетью и ставили ловушки для угрей. У каждой семьи была коптильня, которую топили стружками и валежником. В те времена все шло в пищу, даже язь и подлещики, которых теперь выпускают обратно в море.

Мы проходим через калитку и оказываемся в саду с пышной растительностью, цветущими плодовыми деревьями и кустами роз на клумбе в форме эллипса, возвышающейся перед входом. Узловатые кусты сирени со светло-зелеными сердцевидными листочками и отцветшими сухими соцветиями окружают один угол дома. Сильный запах травы и полоски от газонокосилки говорят о том, что Ракель совсем недавно косила траву.

Старинный дом словно с картинки. Ощущение такое, слово его доставили сюда прямо из Буллербю на гигантском грузовике. К входной двери ведет крыльцо, но его почти не видно из-за надстроенного пандуса для инвалидного кресла. Рядом расположились горшки с розовыми цветами, названия которых я не помню. У мамы в кухне такие же.

От мысли о маме сердце сжимается от боли. Я по ней скучаю, несмотря на то, что она постоянно выносит мозг и следит за каждым шагом.

Но не на этот раз.

На этот раз она даже не написала.

Наверно рада, что наконец избавилась от тебя с твоими выходками.

Игнорирую этот голос в голове и обвожу взглядом дом.

Окно на первом этаже закрыто изящной кованой решеткой, за которой виднеются кружевные занавески.

Ракель показывает на пандус: