Оцепенение

– Как вы, наверно, уже знаете, наши коллеги общались с вашими родителями. Но мы хотели бы услышать от вас о Викторе и его последних неделях.

Амели всхлипывает и вскакивает из-за стола.

– Простите, – бормочет она. – Это слишком тяжело.

Она идет к раковине, отрывает бумажное полотенце и высмаркивается. Потом возвращается назад и садится, продолжая сжимать полотенце в руке.

– Каким он был? – спрашивает Малин.

Амели качает головой.

– Добрым, милым, сообразительным. Он хорошо учился. Хотел стать юристом, как мама.

– У него были враги? – спрашивает Малин.

– Нет. Он был совершенно безобидным, если так можно сказать. Все обожают Виктора, никто не желает ему зла.

Она хмурится и поправляет себя:

– Обожали. Черт. Не могу поверить, что его нет. Он был моим любимцем.

Она снова рыдает и сморкается.

Малин выжидает, прежде чем продолжить:

– А какие у него были отношения с родителями?

Амели делает глубокий вдох, успокаивается и отвечает:

– Хорошие. Конечно, они порой ссорились, с кем не бывает. Но только по мелочам.

– А в тот день? – спрашиваю я осторожно.

– Мы поссорились, – шепчет Амели. – Из-за чертова «Нетфликса». Я хотела посмотреть один фильм, а он не хотел. Это так нелепо. Он разозлился и уплыл на лодке. Он часто так делал, когда злился.

Пауза.

– Если бы тогда на него не наорала, он был бы сегодня жив, – добавляет она.

– Вашей вины в том, что произошло, нет – говорю я, но она молчит.

– У вас есть какие-нибудь предположения о том, что могло случиться?

Амели качает головой. Прядь волос прилипает ко рту, она отводит ее пальцем. Ноготь обкусан до крови.

– Нет. Наверно, он встретил какого-то психопата. Маньяка-убийцу. Никто не желал Виктору зла.

– Хорошо, – кивает Малин и смотрит на меня.

Я знаю, о чем она думает. Для родных и близких жертва всегда невинный агнец. Они просто не способны даже подумать, что что-то с ним могло быть не так.

Малин склоняет голову набок и подается вперед.

– Какая красивая сережка, – отмечает она.

– Спасибо, – благодарит Амели, поднося руку к мочке уха. – Это божья коровка. У Виктора есть… была такая же. Они принадлежали бабушке, я их унаследовала. А потом Виктор проколол ухо. Мама пришла в ужас, но я отдала ему одну сережку, чтобы у нас были одинаковые.

Малин кивает, разглядывая сережку.

Сережка сделана в виде божьей коровки, и сходство настолько поразительное, что кажется, будто она настоящая. Судя по всему, это эмаль.

– Он часто ее носил? – спрашиваю я.

– Всегда.

Малин едва заметно кивает. Мы оба знаем, что на Викторе не было сережки, когда обнаружили тело.

– Можно сфотографировать? – спрашивает Малин.

Амели поводит плечами.

– Конечно.

Малин достает мобильный и фотографирует. Потом откидывается на стул и смотрит Амели прямо в глаза.

– Последний вопрос. Виктор или кто-то из его друзей принимали наркотики?

Амели отводит глаза.

– Я прошу ответить честно, – продолжает Малин. – Мы не собираемся сажать за решетку за бурные вечеринки, мы только хотим знать все, что может иметь значение для расследования.

Амели по-прежнему молчит. Пальцем она теребит крышку стола.

– Да, – наконец отвечает она.

– Что они принимали?

– Кокс. Но только пару раз. На вечеринках.

– Вам известно, где они его покупали? – спрашиваю я.

Амели качает головой.

– Нет. Точнее, да. Думаю, кто-то из приятелей Виктора покупал у типа по имени Монс или Мальте. Не помню имени.

– Который из приятелей? – спрашивает Малин, отложив ручку.

Амели вздыхает.

– Не знаю. Он мне не говорил.

Мы с Малин встречаемся взглядами. В ее глазах читается: «Мы должны поговорить с Мальте Линденом».

Самуэль

В комнате Зомби-Юнаса нестерпимо жарко, но ему, видимо, пофиг.

Лежит без движения в кровати, как манекен с витрины.

Мне кажется, он исхудал. Кожа на лице совсем прозрачная. Вены просвечивают сквозь прозрачную, как пищевая пленка, кожу. Лицо бледное. Губы сухие и потрескавшиеся.

Я тянусь за бальзамом рядом с вазой на столике.

Это очень трогательно. Каждое утро Ракель ставит свежую розу в вазу в комнате Зомби-Юнаса, хотя ему до нее нет никакого дела, потому что он превратился в овощ, и положи ему говно на столик, ничего бы не заметил.

Я нагибаюсь и смазываю ему губы жирным бальзамом.

Он не реагирует.

Я приоткрываю окно, насколько позволяет решетка. Напуганные шумом, полевые воробьи взлетают с кустов перед окном.

Passer montanus.

Мама так и не научилась различать серых и полевых воробьев, хотя я сто раз объяснял ей, что у серых воробьев черный нагрудник, а у полевых – черные пятнышки на щеках.

Оставив окно приоткрытым, я вытираю пот со лба и возвращаюсь в просиженное кресло.

Мне сложно сконцентрироваться на чтении в такую жару, и я подумываю, не включить ли музыку. Я так делаю, когда чтение надоедает, а это случается частенько, потому что книга крайне нудная. Но сегодня кое-что еще не дает мне сконцентрироваться. Пришедшее ночью эсэмэс от мамы.

Она забрала деньги.

Моя мать – самая назойливая, скучная и порядочная мать на свете – ради меня выкопала деньги Игоря. Хотя раньше боялась даже перейти дорогу на красный свет. Думала, что попадет сразу в ад. Она забрала деньги.

Верится с трудом.