Оцепенение

Внутри паспорт на имя Улле Берга. Тридцать один год. Сто восемьдесят два сантиметра. Под паспортом нахожу кредитку.

Я рассматриваю фото.

Он похож на меня. Русые взъерошенные волосы, темные глаза.

Только у него борода. И он на тринадцать лет старше. Но отрасти я бороду, я тоже сойду за тридцатилетнего.

В голове начинает формироваться план. Он еще расплывчатый, как яйцо на сковородке, но я знаю, что я на верном пути.

Паспорт, одежда – то, чего мне не хватало.

Я кладу конверт на место, застегиваю молнию и встаю. Подхожу к столу и смотрю на стопку бумаг рядом с принтером.

Сверху старая газетная вырезка.

Молодого человека нашли в полночь в критическом состоянии на шоссе 53 в районе замка Спаррехольм. Прохожие вызвали полицию. На данный момент неизвестно, как молодой человек получил эти травмы. Полиция просит свидетелей связаться с ними.

Я кладу обратно вырезку и достаю следующий лист.

Это распечатка текста под названием «Оцепенение».

Я окидываю взглядом листы. На одних – заметки, сделанные вручную, на других – стихотворения.

Улле писатель, наверное, это его рук дело.

Я думаю о зомби-Юнасе внизу.

Что, если я почитаю ему что-то, что он знает или уже читал? Например, что-то из написанного Улле?

Может, это запустит какую-нибудь реакцию в его несчастном мозге, и тот снова включится, как включается компьютер.

Что, если это поможет ему проснуться?

Я закрываю дверь и сажусь в кресло. Оно скрипит под моей тяжестью, но Юнас не реагирует.

Прокашливаюсь, раскладываю листы на коленях и начинаю читать.

Ты был голубкой, я – ягненком,
Рай был нашим домом,
Нашим поросшим терновником кладбищем.
Каждый день ты отдалялся от меня
Своей игрой, как бурей, ты закрыл солнце,
Своей надменностью, как сажей, наполнил воздух,
Своей изменой, как стрелами, нанес раны…

Ты был голубкой, я – ягненком,

От моих предостережений ты отмахнулся,
Мои слова высмеял,
От моей любви отвернулся,
Твои перышки дрожали от волнения,
Твой рот повторял «Нет».
Твои мысли витали повсюду,
Но только не со мной.

Я делаю паузу.

Что это за херня?

Я думал, Улле пишет романы, а не идиотские стихи.

С кровати доносится звук.

Зомби-Юнас стонет. Веки у него подрагивают. Пальцы дрожат, одна рука напряжена. Указательным пальцем он показывает на тумбочку, как в тот первый раз, когда он очнулся.

Он меня понимает? Он узнал текст?

Он тянет и тянет руку. Она всего в паре сантиметров от следов от ногтей на стенке тумбочки.

Со стремительно бьющимся сердцем я продолжаю читать:

Ты был голубкой, я – ягненком,
О скалы сломались твои крылья,
Солнцем обожгло твои перья,
От лжи почернел твой клюв.
Я пал, я умер, я не проснулся,
Но в горе ко мне явился лев…

– Махххр…

Из горла Юнаса раздается клокотание, мое сердце начинает биться еще быстрее.

Ты был голубкой, я – ягненком,
Я врачевал твои раны,
Я поил тебя своими слезами,
Я вывел тебя из оцепенения
В наш рай.
Я сказал, что прощаю тебя,
Но все, что ты хотел,
Это вернуть себе крылья…

В эту секунду раздаются шаги на крыльце, и я слышу, как поворачивается ключ в замочной скважине.

Я вскакиваю и прячу листы под матрасом Юнаса, но успеваю засунуть их лишь наполовину. Другая половина торчит наружу.

Дверь в спальню распахивается, и заглядывает Ракель:

– Привет! У вас все хорошо?

– Да, – отвечаю я, косясь на Юнаса.

Ракель подходит, поправляет простыню и целует Юнаса в лоб.

Раздается шуршание бумаги, и Ракель замирает.

Мое сердце останавливается, а желудок сворачивает узлом.

Но Ракель выпрямляется и улыбается мне:

– Проголодался?

Пернилла

Я почти не спала. Несколько раз просыпалась и не могла снова заснуть. Слушала, как беснуется дрозд в комнате Самуэля. Ворочалась на мокрых простынях. Плакала и молилась.

Поверить не могу, что отца больше нет в живых.

Что Бог забрал к Себе его душу, когда я выкапывала сумку с наркоденьгами. Мне прекрасно известно, что деньги эти – не от продажи рождественских газет.

По приезду в хоспис медсестра отвела меня в палату.