Оцепенение

– Мы должны были встретиться вчера в десять в Стувшере, но он не пришел. Это было двенадцать часов назад. Но пропал он намного раньше. Он не был дома уже пару недель. Я так переживала. Но потом он прислал эсэмэс. А потом опять пропал. – Я делаю паузу и добавляю: – Совсем пропал.

Я тут же раскаиваюсь в свой болтливости. Почему я никогда не могу замолчать вовремя?

– Двенадцать часов? – удивляется полицейская.

Он морщит лоб и смотрит на меня так, словно я сумасшедшая. Сморщенный лоб делает ее старше. Может, она не так молода, как мне показалось. И еще только сейчас я замечаю круглый живот под рубашкой. Она, должно быть, на седьмом месяце.

Еще пока не знает, что значит иметь детей, думаю я.

Ты ничего не знаешь о том, как это мучительно, когда твоему ребенку больно, и как страшно, когда ему грозит опасность, и на что ты готова, когда ему нужна помощь.

Ты сидишь тут с напомаженными губами и думаешь, что все знаешь о жизни, но это совсем не так.

– Может, начнем с начала? – спрашивает она.

Я начинаю рассказывать о Самуэле, о семье в Стувшере, на которую он работает, – о Ракель, Улле и Юнасе. Объясняю, что хоть он и лоботряс, но обычно на встречи все-таки приходит. Я показываю записку на листе со странным стихотворением. Но прочесть его полицейской мешает ужасный шум из коридора.

Слышны звуки ударов и бешеный вопль:

– Не трогай меня, грязная шлюха! Не смей ко мне прикасаться!

Сотрудница раздраженно закатывает глаза.

– Простите. Мне нужно помочь коллегам. Я скоро вернусь.

Но ее нет очень долго. Минуты идут. Крики удаляются в сторону выхода. Я сижу одна, и мне все больше не по себе.

Прямо она ничего не сказала, но было ясно, что они не бросятся незамедлительно искать Самуэля.

Потому что его нет всего одну ночь.

Интересно, сколько нужно отсутствовать, чтобы полиция начала тебя искать? День? Неделю?

И что скажет Самуэль, узнай он, куда я пошла?

Внутри возникает все больше и больше вопросов, хотя голова от этих мыслей уже идет кругом.

Сказать ей про визит ее коллег?

Пот льет с меня градом, сердце стучит в ушах, я начинаю понимать, что мне не стоило сюда ехать.

А про сумку с сотенными купюрами я что скажу?

Сердце пропускает удар, и я сглатываю.

Нет, это немыслимо.

Я вскакиваю так резко, что стул опрокидывается. Хватаю сумочку и спешу к выходу.

Сотрудница полиции и ее коллеги пытаются успокоить агрессивного мужчину, лежащего на полу в коридоре. Он держит девушку за лодыжку и громко всхлипывает.

Я спешу прочь от полицейского участка, испытывая огромное облегчение. Открываю дверцу и сажусь на раскаленное сиденье.

Кожу обжигает, но я не чувствую боли. Могу думать только о том, что я вовремя одумалась и что нужно придумать другой способ найти Самуэля. Чтобы не пришлось рассказывать о его участии в торговле наркотиками.

Для начала нужно вернуться в Стувшер. Он ведь где-то поблизости? Кто-то же его видел?

Только проехав всю дорогу до Стувшера, я вспоминаю, что забыла записку Самуэля на столе в полицейском участке.

Манфред

Еще одно великолепное утро, резко контрастирующее с тем, что у меня на душе. Солнце ярко сияет, но внутри меня беспросветная тьма.

Я решаю не опускать руки и надеваю розовую рубашку и серый костюм. Ансамбль дополнен ярко-розовым платком в нагрудном кармане. В завершение утреннего туалета – несколько капель «Аква де Парма» на шею. Разглядываю получившийся результат в зеркале. Оттуда на меня смотрит крупный рыжеволосый мужчина.

Афсанех, следившая за происходящим, улыбается.

– Очень стильно, – произносит она и растягивает последнее слово, словно пробуя его на вкус.

– Спасибо, – благодарю я. – Ты тоже хорошо выглядишь.

На Афсанех надето сшитое по фигуре светло-желтое хлопковое платье. В нем она ослепительно хороша, но Афсанех хороша во всем, даже в застиранной футболке.

Ей все к лицу, но я прекрасно знаю, что это моя любовь делает ее такой неотразимой.

Мы вместе выходим из дома.

Аллея вдоль улицы Карлавэген пустует. Наверное, виновата жара. Повсюду тополиный пух. Он попадает в нос, в рот, застревает в волосах. Сбивается в кучки вдоль обочины. Как снег.

Летний снег.

Мы ненадолго останавливаемся на тротуаре. Афсанех со смехом убирает пух у меня с лица. Мы целуемся – как самые обычные пары – и расходимся по своим делам.

Я понимаю, что Афсанех было бы короче пойти со мной к метро, но она не в состоянии пройти то место, где упала Надя, и идет в обход.

Сам я обычно ускоряю шаг в этом месте или перехожу на другую сторону дороги, чтобы не ступать по тем камням, по тому асфальту, по тому проклятому тротуару, о который чуть не разбился мой несчастный ребенок.

Делаю глубокий вдох и гоню прочь мысли о Наде. Вместо этого думаю о желтом платье, о том, как оно обнимало стройные икры Афсанех при ходьбе. Как ветер трепал ее волосы. Думаю о ее легкой танцующей походке.

Это друзья из Интернета помогли ей справиться с ситуацией? Оказали поддержку, которой я не в силах был ей дать?

Не знаю.

Первую половину дня я посвящаю изучению протоколов следствия по делу о побоях, за которые Улле по прозвищу Бульдог был осужден в двух инстанциях.