Оцепенение

Они помогают мне нарисовать психологический портрет преступника. Эмоционально незрелый женоненавистник, импульсивный лжец, мужчина с психикой ребенка.

Среди материалов дела нахожу и заключение психолога. Он также провел тест на интеллект и выяснил, что коэффициент ай-кью Берга около семидесяти пяти. Это ненамного выше, чем у умственно отсталого.

В общем, Улле Берг не так уж и умен.

После обеда я иду к автомату, чтобы выпить безнадежно разбавленный кофе, который предоставил работодатель.

Возле серого агрегата вижу Дайте и Малин. Они разговаривают и активно жестикулируют. Завидев меня, разворачиваются и идут в мою сторону.

– Нам нужно поговорить, – заявляет Малин.

– А кофе сначала можно?

– Конечно, мы же не монстры, – ухмыляется Дайте.

Я наливаю кофе, и мы идем в конференц-зал.

– Слушаю, – говорю я.

– Вчера ты попросил нас дать наводку коллегам из южных пригородов на Улле Берга и его подружку… – начинает Дайте.

– И сегодня утром нам позвонила коллега из Ханинге, – добавляет Малин. – Стажер Анна Андерссон. Утром ей поступило заявление об исчезновении человека.

– Она полагает, что этот человек работает на семью в Стувшере, – говорит Дайте. – Она едет сюда, так что мы можем поболтать с ней.

– Кроме того, – выдыхает Малин, – Виктор Карлгрен и Юханнес Ахонен звонили на незарегистрированную сим-карту.

– На тот же номер? – уточняю я.

Малин качает головой.

– Нет, но оператор смог привязать обе карты к одному телефону. Это айфон. Мобильный и карты куплены в Ханинге в разное время. Звонки тоже были сделаны из Ханинге. Коллеги проверят, есть ли в магазине камеры и кто на видео.

– Стувшер, – говорю я. – Это же рядом с Ханинге?

– Да, в паре миль, – бормочет Дайте.

– Простите, – перебивает Малин, – я плохо знаю Стокгольм. Что это за Стувшер?

Я обдумываю ответ.

– Это как Урмберг, но наоборот. Такой же маленький. Рыбацкая деревушка, превратившаяся в богатый дачный поселок. Зажиточные стокгольмцы проводят там лето. Постоянно там почти никто не живет.

– Понятно. Поговорим со стажером.

– Есть только одна проблема, – говорит Дайте. – Женщина, которая хотела оставить заявление, исчезла до того, как стажер успела взять ее контактные данные.

Анна Андерсон, как и Малин, спортивная девушка на большом сроке беременности. Русые волосы мягкими локонами обрамляют кукольное ярко накрашенное личико.

– Так она просто сбежала? – спрашивает Малин.

Анна ерзает на стуле.

– У нас были проблемы в коридоре. Постоянный клиент. Оказывал сопротивление стражам правопорядка. Мне пришлось выйти помочь скрутить его, а когда я вернулась, ее уже не было.

– И почему, как ты думаешь, она сбежала? – удивляется Малин.

Анна краснеет и прячет взгляд.

– Ну… Я сказала, что поскольку Самуэль, ее сын, отсутствует всего несколько часов, пройдет время, прежде чем мы… сможем что-то сделать.

– То есть ты ее спугнула? – спрашивает Дайте и выдвигает вперед челюсть.

Анна испуганно смотрит на них и ничего не отвечает.

– Он шутит, – успокаивает ее Малин, но Дайте не улыбается. Он разглядывает стажера, медленно пожевывая зубочистку.

– Ага, – произносит Анна, но вид у нее все равно такой, словно она сейчас описается.

– Так что она успела сообщить до исчезновения? – спрашиваю я.

Анна достает блокнот с неряшливыми заметками.

– Что она должна была встретиться со своим восемнадцатилетним сыном Самуэлем в Стувшере в десять вечера, но он не пришел. Он работает на семью с сыном-инвалидом. Маму зовут Ракель, сына Юнас. Бойфренда мамы, писателя, зовут Улле или как-то так. Я записала все это, когда поняла, что она ушла.

– Больше ничего?

Анна смотрит в потолок, напрягая память.

– Нет. Или да. Кое-что. Она сказала, что сын и раньше исчезал, но всегда возвращался. Честно говоря, она была не в себе. И вчера же был праздник. Я решила, что парень нажрался и где-то отсыпается. И я…

– Черт побери, – взрывается Дайте, – чему вас там теперь учат в Школе полиции? Равноправию? Разнообразию? Культурным различиям? А думать мозгами не учат?

Анна ничего не говорит, только еще больше съеживается под его разгневанным взглядом.

Дайте переводит взгляд с Анны на Малин и обратно.

– Может, уроки контрацепции тоже не помешают? – выплевывает он.

Я откашливаюсь:

– И она что-то забыла, да?

Стажер, которая явно сейчас зарыдает, кивает и достает бумагу в прозрачном файле.

Это похоже на стихотворение.

Мы все склоняемся над столом и молча читаем.

– Что за хрень? – бормочет Дайте.

Я смотрю на стихотворение.

Почему-то от последних строк у меня волосы встают дыбом.

Я читаю его вслух, почему-то мне нужно услышать, как оно звучит.

Я выплакал море слез
И лег умирать
На мягкую траву горя.
Но снова появился лев,
И в своей пасти
Он нес невинного голубя…

– Что за чертовщина? – бурчит Дайте. – Пошлем на поэтическую экспертизу? У нас там есть лирики? Или попросим геев из отдела по связям с общественностью помочь?

– Гуннар! – резко обрывает его Малин.

– Читайте приписку внизу, – просит стажер.

Мы читаем: