Отщепенец

— Рахиль, Самсон, М’беки. Ещё Нейрам, он сам предложил. Я его не позвал, а он сам — узнал, что Кешаб в отказе, и предложил…

Папа отвернулся. Слезу, скатившуюся по щеке, он спрятал, а вот предательскую дрожь в голосе — не сумел.

— Удержат, эти удержат. Потом Борготта с женой…

— Борготта? Ты с ума сошёл? Этот тебя удержит…

— Нет, я не в смысле: держать. Просто позвал, по старой памяти. Ещё племянник твой, Марк…

— Марка-то зачем? Нашёл себе приятеля…

— Он за дочку мою вступился, в баре. Я добро помню… Вамбугу, адвокатша — защищала меня, когда я куролесил. Профессор Штильнер — он со мной сидел, с больным, когда я из Крови вернулся. Тюремные братки, ты их не знаешь. Якоб ван дер Меер, ларгитасец, его ты тоже не знаешь…

— Папа! Папа!

В ворота ломились.

— Ты их запер? — удивился карлик. — За собой?

Тумидус кивнул:

— Выходит, запер.

— Как? Когда? Ты же лыка не вязал?!

— Папа!

Над кромкой забора взлетело воронье гнездо. Нет, не гнездо — чья-то макушка, вся в туго крученых дредах. Гость прыгал, стараясь заглянуть во двор:

— Папа! Ну Папа же!

— М’беки, — безошибочно определил военный трибун. — Он-то чего явился?

Папа Лусэро похлопал друга по колену:

— Спасать меня прибежал. Тоже, видать, осенило.

Глава девятая Блудный сын, или Стимулирующий выстрел в голову

I

Как и все ларгитасцы, Гюнтер не был религиозен. Если он и посылал кого-то ко всем чертям, то видел в чертях исключительно персонажей фольклора, древнего и полузабытого. Интернатский ребёнок, лишённый семейного уюта, он был искренне благодарен своей неугомонной бабушке — Хилда Сандерсон, графиня научного атеизма, записала сотни полторы «сказок на ночь», чтобы маленький Гюнтер мог крутить их себе перед сном, слушая родной голос, а не чужую декламаторшу. В сказках Гюнтер видел лишь забавные приключения. Позже, с годами, он понял, что часть сказок была притчами, которые бабушка почерпнула из своего богатого профессионального опыта — и адаптировала для внука.

Больше других Гюнтер любил сказку о блудном сыне. Дерзкий мальчишка бросил дом, семью, школу, удрал на другую планету, в дальнем секторе галактики, где попал в дурную компанию, дрался, воровал, отощал, нахватался болезней от кори до скарлатины — и наконец решил вернуться к родителям под крыло. Но когда он вернулся, выяснилось, что за время странствий блудный сын забыл родную речь. Не в силах позвать отца по имени, он закричал под забором, заорал во всю глотку, завыл как дикий зверь — и отец узнал сына по звуку его голоса. Дальше всё было хорошо, и пир горой.

В детстве Гюнтер представлял себя блудным сыном — куча приключений, местами неприятных, зато увлекательных, и счастливый конец. Скажи кто-нибудь, что ему доведётся побывать в шкуре отца, и Гюнтер рассмеялся бы в ответ.

Сказку о блудном сыне кавалер Сандерсон вспомнил сегодня, пока Натху шарил у него в мозгу. Забыв родную речь, исковерканный скитаниями в космосе, в дурной компании, не имевшей за душой ничего человеческого, мальчик в отчаянии закричал под забором — и звук его голоса был знаком отцу. Звук голоса, контакт двух разумов, двух менталов, разница между которыми заключалась в том, что ноздри кавалера Сандерсона были татуированы согласно законам Ларгитаса, а ноздри Натху — нет.

Пир горой, сказал себе Гюнтер. Счастливый конец и пир горой.

— Эй? Ты куда?

Натху не отозвался. Обжившись в чужом сознании, нахватав полные руки воспоминаний, как дитя хватает вкусняшки с магазинных полок — одну за другой, подряд, не слишком утомляя себя проблемой выбора — он вдруг, что называется, «встал на рельсы» и пошёл, побежал, попёр штурмовым танком к воспоминанию, которое Гюнтер меньше всего хотел демонстрировать кому бы то ни было, а уж сыну — и подавно.

«Пошли, ларги́. Купишь мне вашей чудо-травки. Будет интересно, обещаю».

Мирра. «Пу́танка».

Секс.

— Сюда нельзя!

Так отец кричит на сына, когда тот лезет в родительскую спальню, где папа с мамой уединились для интима. Стеснительный от природы, Гюнтер почувствовал, как уши его вспыхивают парой факелов. Что же это такое! Ну просто вся Ойкумена лезет к нему в постель, от Тирана до доктора Йохансона, от брамайнских шлюх до блудного сыночка!

— Нельзя, кому сказано!

Натху оставил мысленный окрик без внимания, прорываясь дальше, глубже, в самую сердцевину энграммы. Сандерсон-старший легко мог бы остановить сына — хоть затрещиной, вышвырнув нахала из своего разума, хоть стеной, воздвигнув на пути бесстыдника непреодолимую преграду. Сделать это было проще простого; не сделать — трудней трудного.

Первый контакт. Первая ниточка близости.

Чувство родства.

Умоляющий крик под забором.

— Ну, валяй. Нравится?