Отшельник

— Это, что. Сошёлся со второй. Родились у нас дочка Марья и сын Колька. Зажил я достойно, о прошлом старался не вспоминать, да и супруга из местных знала обо всём, и всем мне старалась угождать, была второй моей душой. Да вот Колька в девять лет, под вагон попал, катались они с ребятами, прицепятся к идущему поезду и с ветерком, а как спрыгивать…так и закатился под колёса. Ноги по самые не хочу, отрезало. Терзаний я его не видел, машинист говорил не долго, мучился. Прибежал я к месту, а он лежит глазами в небо смотрит, руки раскинул, а рот не истово так вывернут, видать натерпелся боли. Ноги его малые в другой стороне лежат, гляжу, с мослов собака кровь слизывает чья-то. Тут меня сознаюсь и подкосило, в глазах зарябило, и в без памятстве рухнул. Прям карма какая, на мальчишек, так сказала жена и ушла от меня. А я, что! Топил их, под поезд кидал, что ли спрашивается?

Меня до крайности удивило с каким лёгким спокойствием и тоном он рассказывал эти жуткие истории, особенно после второй у меня как-то не свойственно заломили ноги, я даже их потёр и пощипал. Должно быть, у этого человека от страданий настолько зачерствела душа, что он запросто об этом рассуждал и рассказывал постороннему. Или боль давности опять нарастала в нём комом, и искала выхода наружу.

— Я вам искренне сочувствую, — произнёс я, — врагу не пожелаешь такой жизни. Василий Петрович, давайте я вас угощу своим чаем, из термоса, ещё бутерброды имеются. Петрович выпрямился, кашлянул, от чего у него в горле захрипело, и так он произнёс:

— Оставь себе. Угощу тебя жареным мясом с лучком, такое вряд ли где пробовал. Он поставил сковороду на печь с готовой едой разогревать, где она быстро занялась потрескивая жиром. По дому так сказать, распространялся запах мяса, от чего у меня заурчал живот. Однако мне не хотелось объедать его, и так положение у него не самое лучшее, но и отказаться, значило обидеть хозяина. Поначалу я с теснением насаживал на вилку кусочки мяса, потом войдя во вкус, причмокивал и вдобавок макал хлебом в сковородку пропитывая его жиром. Истинно говорю вам, такой вкусности я в жизни не пробовал, может, сказалась усталость, может, что ел я в столь не обычном месте, на природе. Не заметил как охмурил почти всё, и мне стало стыдно. Мой собеседник заметил это, и уверенно сказал, что мясо у него впрок, а по существу оно ему надоело. Так это или нет, но чувство стыда меня не покидало.

— А, что же, дочь ваша, общается с вами? — поинтересовался я.

— Нет, не общается, видать мать ей подсказала. По правде, искал я с ней контакт, но видимо в голове у неё сильные черти засели, ну бог с ней, время рассудит.

— По семейной части у вас прям не везение, — заключил я, подводя итог. И, что потом, одному так и пришлось жить?

— Хватит тебе, — с улыбкой отмахнулся Василий Петрович. — Женщин тут много, хватает. Вот одной вдовушке, года два назад телёнка с того света возвращал. Отвязался он в поле и к дикой яблоне, а плоды здоровые оказались, так в горле и застрял яблок. Повалился, лежит сопит, глаза закатывать стал, ногами дрыгает, того гляди помрёт. Взял я шланг поливочный отрезал, да в горло его туда-сюда, как он вскочит, как замычит, ожил чертяка. Вот, так вот.

— Ну…а вдова, тут причём, — интересовался я.

— Ах, да. Отблагодарила она меня, но не деньгами, а…встречались так года три. А сейчас ко мне сюда другая ходит, раз в недельку жалует.

— Постойте, вы говорили два года назад, телёнок поперхнулся, тут другая…как понимать.

— Нууу… — затянул Петрович, — ты как с луны свалился. Одно другому не мешает, чудак человек.

— Может и чудак, — оправдывался я, — но всё-таки у вас возраст, а тут одна, другая. Как так?

— У нас в роду, ещё отец говаривал, по мужской линии всегда сильны были, прям до гроба. В больнице лежит под капельницей, одной ногой с богом, а сам рукой за ногу сестричке медицинской, хвать, та, даже жаловалась старшему. Что это, мол, дед шалит, ему о царстве божьем думать надо, а он…

— Рассказы ваши занимательны, — я взглянул на время. Прошло полтора часа. — Но мне пора, ещё десять километров отмахать надо.

— Постой это ты откуда приехал? Не с Земляного, случаем? То-то смотрю на наших не похож, не знакомо лицо твоё.

— С Земляного…вот катаюсь, забрёл в ваши края, — не сознавался я, что ехал целенаправлено покорять своё самолюбие.

— Есть там у меня знакомый, Федосеев Михаил, тот, что голубей разводит, он у вас там один такой, передавай ему пламенный привет. Жив ли он? — спохватился собеседник.

— Жив, обязательно передам. Мы вышли на улицу, в сарае фыркала лошадь, пёс, увидев меня, снова зашёлся лаем. Вставил ботинки в лыжи, стали прощаться.

— Погоди, я сейчас, — сказал Петрович забегая в дом. Через пару минут он всучил мне завёрнутые в газету различные травы, которые подписал названия на отдельном листке. — Это тебе, когда будешь в моих годах, заваривай, все бабки на селе к тебе бегать будут, да, что бабки и молодые потянутся. Не потеряй листок. Ну…будь здоров.

Я отъехал несколько метров, обернувшись, спросил: