Отшельник

Священник стоял спиной к собравшимся; когда он повернулся к скамьям, его, как будто, удивило такое многолюдье. Перед тем как начать, он поднял руки в дружеском приветствии. Вдруг Эрхарду очень захотелось услышать важные, многозначительные, выразительные слова о жизни и смерти, о слабости человека, о вечном поиске смысла и знакомых лиц, о тоске по родственной душе и нежным, любящим рукам, о маленьком ребенке, которому нужно только одно: чтобы его любили. О ребенке, который хочет, чтобы его целовали материнские губы. О горячих, трепещущих руках и ногах, которые жаждут обнимать и ласкать… О долгих часах, когда ждешь, ждешь и ждешь этого, как умираешь и умираешь. Священник же процитировал Библию; его проповедь – о золотом тельце. Эрхард помнил рисунок в детской книжке с потертым переплетом, которая была у него когда-то. Священник говорит об «Ангеле, который пойдет перед тобой»; он просит вести Беатрис Аурелию Колини. Запел хор. Эрхард перевел взгляд с креста над яйцевидной урной на серый пол; он не поднимал глаз до тех пор, пока снова не начали звонить колокола и священник не направился к открытой двери. За ним шел человек в костюме – церковный служка. Он держал урну руками в белых перчатках. За ними последовали все собравшиеся. Сначала Палабрас и его свита, затем хозяйка бутика и ее подруги и, наконец, Эрхард. У выхода стоял полицейский, Хассиб; он в форме. Хассиб пристально посмотрел Эрхарду в лицо – по крайней мере, Эрхарду так показалось. Он поприветствовал Хассиба кивком и вышел из церкви на свет. Священник и церковный служка направились по извилистой тропинке, которая спускается от церкви по склону холма. Наконец все оказались на террасе, уставленной вазами с букетами свежесрезанных красных цветов. Процессия остановилась рядом с асфальтово-серой стеной с металлическими дверцами; на каждой сделана надпись белыми буквами. Мавзолей… Здесь, на острове, он считается самым дорогим местом упокоения; многие мечтают окончить свои дни именно здесь. Но, несмотря на горшки с лилиями и розами, несмотря на именные таблички с силуэтами покойных и ангелочками, Эрхард по-прежнему считал, что мавзолей напоминает ряд обычных почтовых ящиков. Яйцевидную урну поставили в один из таких ящиков; перед тем как рабочие завинтили крышку, священник произнес несколько слов на латыни и благословил прихожан. За благословением последовало недолгое молчание; слышался только шум моря – дыхание волн. Эрхарду показалось, что наступила кульминация всей церемонии. Ему было больно при мысли о бесспорности существования; он думал о скоротечности человеческой жизни по сравнению с морем, которое грохочет и шумит. Жизнь – спектакль, который можно сыграть лишь однажды.

Все направились назад, к машинам.

Меньше всего ему сейчас хотелось думать о том, что человек смертен. Или встретиться взглядом с полицейским. Эрхард ускорил шаг; у него болели колени. Обогнав девушек из бутика, он направился на парковку. Но, когда он уже собрался сесть в свою машину, его догнал кто-то из свиты Палабраса. Сеньор Палабрас хотел бы с ним поговорить. Слуга Эммануэля просит «сеньора Эрхарда» пройти с ним. Он показал на гигантский «мерседес», стоящий посреди парковки. Эрхард последовал за слугой Палабраса, послушно сел на заднее сиденье и несколько минут ждал. Салон был обит бежевой кожей; здесь можно свободно вытянуть ноги, и они не заденут спинку переднего сиденья. Потом в машину влезли Эммануэль Палабрас и две тощие девушки-масаи. На переднее пассажирское сиденье сел Чарлз, один из телохранителей. Его правая нога была упакована в гипс.

– Печальный день, – заметил Эммануэль Палабрас.

– Да, – согласился Эрхард.

– К сожалению, не могу сказать, что я ее хорошо знал. Сын ею не хвастал.

Этого Эрхард не понимал. Насколько он помнил, Рауль гордился Беатрис. Может быть, все дело в том, что Рауль не стремился общаться с отцом? Он молчал.

– По-моему, она ему надоела, – продолжал Палабрас.

– Мы только что ее похоронили, – напомнил Эрхард. – Неужели нельзя кое о чем промолчать?

Эммануэль Палабрас ухмыльнулся:

– Думаете, время что-нибудь изменит?

– Если даже у вас имеется своя точка зрения на их жизнь, сегодня, по-моему, не лучший день для того, чтобы ее высказывать. Имейте почтение к мертвым.

– Почтение у меня есть. А вот обмана я не терплю. Обман никому не приносит счастья.

– На что вы намекаете?

– Не обижайтесь, Настройщик. В конце концов, похороны оплатил я. И я не собираюсь ни в чем обвинять эту девушку. Я просто пытаюсь понять моего дурачка-сына. Почему он так себя повел?

– Значит, вы слышали, что он уехал за границу?

– Да, мои друзья-полицейские разговорчивы.

«Мои друзья»… Слышать такие слова из уст человека вроде Палабраса не слишком приятно.

– И вы, наверное, считаете, что он убил ее? Как ваши друзья-полицейские…

– По-моему, сейчас они уже так не считают. В том числе и благодаря вам.

Для Эрхарда это была новость.

– Вот и хорошо, – просто сказал он, стараясь не выдавать удивления.