Отшельник

— Я еще девчонкой была, а душа моя в монастырь рвалась, — рассказывала она свою судьбу отцу Игорю. — Почему — и сама толком не могла понять. Наверное, пример бабы Груни: жила у нас такая монашечка, матушка Агриппина. Когда их монастырь закрыли, — еще накануне войны, в самом конце 30-х, — она пришла сюда, да так и осталась до самой смерти. Днем работала, а ночью молилась. Она тогда еще молодой была, красивой, многие к ней в женихи набивались, богатые люди сватались, а она так и осталась девицей. Во всем подражала свой покровительнице, святой мученице Агриппине: римские власти ее тоже обвиняли в том, что выступает против замужества и сеет смуту проповедью Христа. А мне хотелось быть похожей на бабу Груню. Ровесницы мои о женихах мечтали, принцах, танцах в клубе, путешествиях по всему белому свету, а меня, наоборот, воротило от всего этого. Вся деревня надо мной потешалась, даже лечить хотели. Матушка тогда убедила: «Я, — говорит, — свой выбор уже сделала, обеты монашеские дала. А в какой монастырь ты пойдешь, когда все кругом закрыто, разрушено, осквернено? Слушай родителей, они у тебя справедливые — это будет твоим послушанием». Я и послушала. Выдали меня замуж за хорошего парня, Васильком звали, от него Томочка наша на свет появилась, а Василька Господь рано забрал. Я ему верной осталась, больше ни за кого не пошла, хотя еще могла наладить полноценную семейную жизнь.

Земная жизнь бабы Сани догорала на глазах родных и близких, а жизнь духовная, наоборот, разгоралась все с большей и большей силой, рвалась из тесной оболочки, истерзанной многими болезнями, скорбями, лишениями. Она не боялась близкой смерти. Она желала ее, почти отказавшись от лекарств, которые стояли на тумбочке возле кровати, и от разных угощений, которыми родные старались поддержать ее убывающие телесные силы, а в постные дни она совершенно отказывалась даже от еды, питаясь лишь просфорой и святой водой. Она жила жизнью уже не земной, а грядущей, вечной, в которую верила без малейших сомнений, желая встречи с главным Источником этой жизни — Христом.

Отец Игорь шел домой, размышляя над тайнами судьбы бабы Сани и крепостью ее веры, родившейся среди безверия, царившего в то время в обществе, среди гонений, насмешек, плевков и издевательств над верующими и Церковью. В этих размышлениях он решил не идти домой коротким путем, мимо своего храма и школы, а околицей деревни, через овраг и маленький хуторок, облюбованный странными поселенцами, — ту саму Балимовку, о которой намедни говорил председатель.

Несмотря на то, что Балимовку давно покинули все прежние старожилы, заколотив окна и двери и побросав свои хатки, место, где стоял этот хутор, по-прежнему пленяло природной красотой, даже поэтичностью. Стройные сосны ограждали хутор от остального леса, а изумительные луга пестрели разноцветьем полевых трав — здесь когда-то паслись стада овец здешних крестьян. Собственно, потому-то хутор так и назывался — Балимовка — от ласкового старинного славянского прозвища овечки «баля».

Так оно и закрепилось за хутором, хотя давно исчезли и овцы, и пастухи, да и сам хутор пришел в совершенное запустение. Если бы не новые обитатели этих мест, не поселенцы, не осталось бы о Балимовке и памяти. Кому она нужна?

Как раз с той стороны, с хутора, до него донеслось тихое, очень красивое пение, дополнившее гармонию уходящего дня:

Мире лукавый, скорбе исполненный,

Коль ты нетвердый, коль несовершенный.

Коль суть не блага твои здесь утехи,

Коль суть плачевны радости и смехи,

Радости и смехи.

Коль неспокойны твои честь-богатства,

Ветр, дым — ничто же. Все непостоянство.

Цветут в един час, в другой увядают,

Днесь на престоле, завтра ниспадают,

Завтра ниспадают.

Звучало несколько голосов: стройно, слаженно, гармонично. Отец Игорь остановился, очарованный этим пением.

«Неужели так поют новоселы, о которых рассказывал председатель? — изумился он. — Странно, почему они не приходят в нашу церковь? Такие голоса, такое пение любой храм украсят».

Он поднялся по заросшему густой травой оврагу и подошел ближе. Теперь виднелось несколько поющих женщин, чем-то занятых в огороде. Пение сменилось — зазвучал один из любимых в русском православном народе кантов:

Где-то там далеко и когда-то давно

Жил премудрый и опытный старец.

Он не раз говорил, беспрестанно твердил:

Слава Богу за скорбь и за радость.

Слава Богу за все, слава Богу за все,

Слава Богу за скорбь и за радость.

Если кто-то тебе что-то грубо сказал,

Или плохо к тебе относился,

Знай об этом, мой друг: воля Божия тут,

С этим надо всегда нам мириться.

Слава Богу за все, слава Богу за все,

Слава Богу за скорбь и за радость.

— Бог в помощь! — сказал отец Игорь, подойдя ближе. — Прекрасно поете, не мог пройти мимо, чтобы не поблагодарить вас и вместе с вами сказать: «Слава Богу за все!»

Женщины, занятые своей работой и пением, вздрогнули от неожиданности и повернулись к отцу Игорю, ничего не ответив.

— Говорю, поете очень красиво, — повторил он, подумав, что те не расслышали его приветствия. — Прямо-таки ангельские голоса.