Отшельник

Когда я уходил из этого дома дичайшей тоски и ехал домой, я еще несколько часов не мог дышать спокойно, тогда я начинал ненавидеть людей. И я помню, как приехал туда последний раз… он меня не узнал. У него развилась болезнь Альцгеймера. Я долго сидел с ним у открытого окна. Он в коляске, и я на подоконнике. Мы молчали. Я думал о чем-то о своем, просто отдавая ему дань своим визитом, а он… ему, казалось, было все равно, что я пришел. А потом мимо пролетела бабочка. Пестрая с нежными тонкими разноцветными крылышками, и он встрепенулся, посмотрел на нее расширившимися глазами, ожил. Бережно взял в ладонь. Его восторг был каким-то запредельным… а через секунду он ее просто раздавил, продолжая смотреть в пустоту совершенно отрешенным взглядом. Я тогда не понял зачем он это сделал….

И вдруг сейчас почувствовал себя точно так же. У меня в руках была экзотическая бабочка. Диковинная с нежнейшими крылышками. И если я отпущу ее — я снова превращусь в камень с мертвыми глазами.

Я посмотрел еще раз на фотографию золотоволосой девушки с шариками и открыл мейл с досье, ожидая звонка Антона. Но тот не звонил. А я читал информацию, которую явно набросала жена Гоши. Много воды и никакой конкретики. Ничего о личных вкусах, предпочтениях. Сухое изложение на заданную тему. Портрет, который совсем не был похож на яркую девочку, которая въелась мне в подкорку мозга и дергала там ожесточенной болью непрекращающегося потока навязчивых мыслей. И вдруг сам не понял, что нарисовал шариковой ручкой ее портрет на листе бумаги… и продолжал водить по нему, дополняя блики на ее губах. Они не давали мне покоя… Мой первый рисунок за много-много лет. А ведь я больше не брал в руки краски… после того, как мать отложила мой рисунок на стол и спросила, что я ей подарю на день рождения. Рисунок, который ее сын рисовал больше месяца, подарком не был. Я решил, что и это ненужное проявление эмоций. Ночью прокрался в ее спальню, забрал холст и сжег в камине.

Воспоминания заставили поморщиться, и я сгреб в ярости лист бумаги, а затем сильно смял в кулаке и швырнул под стол.

Схватил сотовый и набрал Антона снова. Тот ответил не сразу… а когда ответил, его голос сильно дрожал.

— Пппростите… пппростите.

Он всегда заикался, когда нервничал.

— Что такое? Какого хрена у вас там происходит?

— Ее нигде нет.

— Что значит, нигде нет? Вы не заперли комнату?!

— Видно… видно окно в ванной не закрыли и… и… и…

— Забор под током и ворота закрыты.

— Дадада мы ищем…

Бл*дь, да что ж такое с ней. С самого начала какой-то наперекосяк. Какой-то ходячий апокалипсис, а не девка.

— Антон… не найдешь — больше никто не найдет тебя. Или найдут по частям. Выпусти собак.

— Уже… ннно… они не нашли.

— Искать. Каждый миллиметр обыскать и найти.

Отключился и набрал Марка.

— Я вылетаю домой.

— Вы ведь позже хотели.

— СЕЙЧАС!

На том конце судорожно выдохнули. И я понял, что впервые за долгие годы не сказал это, а рявкнул.

Сучка! Как она это сделала? Найду и… оторву на хрен крылья. И перед глазами старческая ладонь Семена с раздавленной бабочкой. Внутри что-то дернулось, и я снова набрал Антона.

— Чтоб ни один волосок… понял? Собак придержи там.

Глава 11

Как можем мы с тобой говорить

О том, чего ты чувствовать не можешь.

Уильям Шекспир

Меня продолжало трясти… от понимания, что мне отсюда не выйти еще неделю. Я не могла поверить, что это все еще продолжает происходить со мной. Господи! Неделю. Митя уехал с мамой в больницу, и они без денег. Без копейки. Из-за меня. Из-за моей глупости… Но от мысли, что должна была уступить Огинскому, внутри все сжалось в камень. Вопль протеста вибрировал внутри, дрожал и то повышал тональность, то понижал. Мне хотелось орать и бить кулаками в стены. Разве в наше время кто-то может насильно удерживать где-то человека? Меня никогда не наказывали даже в детстве, и я была в шоке. В каком-то ступоре и панической ярости. Меня от нее лихорадило или лихорадило на самом деле, я не могла понять. Но зуб на зуб не попадал уже несколько часов.

Я не плакала. Слезы уже высохли, я лишь металась по комнате, как раненая птица в клетке. Билась от стены к стене, смотрела в окно и опять нарезала круги вдоль и поперек комнаты. Паника становилась все сильнее, смешиваясь с жутким отчаянием. Я не могла думать ни о чем, кроме брата. О том, как мама проверяет баланс карты, и приходила в отчаяние, от которого хотелось выть, и в эти мысли вклинивался голос Огинского.