Отшельник (Бонус от автора)

Там у окна, когда она посмотрела мне в глаза своим дождливым небом, затекающим каплями слез, я пригвоздил ножом к подоконнику ту руку, что хотела дернуть ручку и распахнуть его настежь, чтобы я, жалкий и ничтожный слабак, не заорал ее имя и не позвал обратно, чтобы не упасть перед ней на колени, не вцепиться в ее ноги и не рычать, как безумный: «не пущу… будь оно все проклято – не пущу!». Но ведь тогда все мои чувства к ней не более, чем мой личный эгоизм… а я боготворил солнечную девочку так, как люди не боготворят святых. Я мечтал для нее, о ней. Представлял ее свободной, загибался от боли, но не смел даже подумать о том, чтобы лишить свободы снова.

А потом я превратился в ничто. В нечеловека, в неживотное, в ничтожество, которое заливалось алкоголем до беспамятства и спало на полу в подвале, окруженное ее портретами, ее запахом на кушетке. Мне стало плевать на бизнес, на сделки, на все… Марк махнул на меня рукой и занимался всеми моими делами, пока меня разрывало на куски от одиночества и звериной тоски по своей девочке.

Там, в ее доме я оставил себе маленькую надежду, сложенную вчетверо. Надежду, что она все же со мной, потому что я ей был нужен, что все, что сказано было ее губами на мне, подо мной, мне – правда. Но чем больше времени проходило, тем больше я понимал, что нет… что все было лишь жалкой мечтой и иллюзией. Она избавилась от монстра и начала жить в свое удовольствие. Она получила то, что жаждала всей своей душой – свободу от меня! Но я перевел на ее счет достаточную сумму денег, чтоб она стала по-настоящему свободной и жила так, как всегда мечтала, если даже не захочет ко мне вернуться. Перевел в тот же день, когда и оставил ей записку. Хотя… я пытался осуществить ее мечту и вместо этого отнял ее навсегда. Ни мои деньги, ни мои связи не спасли ее брата. Мне было больше нечем держать Надю… и стало незачем. Я хотел, чтоб она была со мной, потому что ей это нужно. Мне стало ничтожно мало просто ее присутствия и тела. Но, оказывается, солнечной девочке было больше нечего мне предложить.

После недели беспробудного запоя, я жестко выдернул себя из него и поехал к ней. Да, я это сделал. Поехал следом, чтобы таскаться всюду в машине с затемненными стеклами и подыхать от желания выйти и прикоснуться к ней, дотронуться хотя бы кончиками пальцев до ее лица. Я все еще надеялся… что пройдет еще один день и еще один – она вернется. Поймет и вернется ко мне.

Но она не возвращалась – она жила дальше своей жизнью. А я… я все еще жил ею. Последней точкой стало известие о ее беременности. Как же я ждал, что она сообщит мне. Я стискивал смартфон в руках двадцать четыре часа в сутки, я на него молился, но она не звонила. И когда увидел ее в одной из клиник… испугался, что избавится от ребенка. Это был дичайший ужас, это было ожидание смертельного удара… но она оставила. Конечно, оставила. Моя нежная девочка с сердцем размером с Вселенную (где все равно не нашлось мне места) не смогла бы так поступить. Только не она.

И тогда я уехал. Не смог больше видеть, как она без меня… Может, кто-то на моем месте потребовал бы законных прав на ребенка, встреч, попытался бы этим манипулировать… но не я. Каким отцом может стать такой, как я? Что я дам своему ребенку? То, что мне в свое время дал мой отец? Я слишком жуткое отродье, чтобы пытаться трогать своими грязными лапами ее ребенка. Раз не сообщила, то моим она его точно не считает. И я решил, что это ее право. Я отнял у нее достаточно, чтобы она заслужила эту счастливую жизнь без меня.

Думал, на расстоянии станет лучше. Надеялся, что исцелюсь и сам, но при этом понимал, что против смертельных заболеваний лекарства еще не придумали, а я болен настолько тяжело, что хриплю в агонии, и нет ни единого шанса, что процесс будет обратим. Приговор вынесен и даже приведен в исполнение.

Я подолгу смотрел на свое отражение в зеркале и говорил сам с собой, говорил с отражением, которое показывало Огинского далеко не Франкенштейном, но я-то знал, что оно лжет. Знал, что там под идеальными чертами лица живет жуткий урод с оскалом вместо рта. Иногда мне хотелось срезать с этого лица маску и посмотреть на то прежнее лицо. Настоящее. Лицо, которое все боялись и ненавидели. Меня тошнило от фальшивой и правильной рожи, вылепленной докторишками, плебеями моего отца. Сам не знаю, какой дьявол в меня вселился, но я уволил всех слуг, раздал им пособие и рекомендательные письма. Уволил весь персонал к такой-то матери. Разогнал всех до единого. Дом опустел. Мы остались с ним наедине. Два одиноких монстра.