Отсрочка от казни

Первый раз за все время Мила выполнила эту команду столь же быстро, как и я, а я – ничуть не медленнее девчонок. В коридоре остались лишь Филин да Влад у окна.

После омерзительной расправы над Джонсоном у меня поубавилось желания совершать подвиги и ошибки. От бессилия и злости ком подступил к горлу. Я повалился лицом на подушку и лежал без движения несколько долгих минут, пока не почувствовал, что ткань под моим лицом намокает и становится липкой.

Я выпрямился и, зажмурив один глаз, следил за тем, как на кончике носа тяжелеет, толстеет капля крови и, сорвавшись, бомбой летит вниз, на подушку, а там, разбившись с тихим шлепком, превращается в запрещающий сигнал светофора. Таких сигналов я посадил на наволочку множество и только тогда, когда им стало тесно, смочил минералкой полотенце и крепко стянул им нос и рот на манер марлевой повязки врача.

Из конца коридора доносились звонкие удары. Сержант выбивал окна. Я думал о последних словах негра. Что он хотел мне сказать? Кто и кому давал сигнал? Кто и чего боится? Влад успел с ним поговорить. Пока я занимался проблемами Милы и выяснял с ней отношения, Влад разгребал темноту, в которой нас держали, и пытался что-то понять. Это дорого ему обошлось. Но все же ему отвели главную роль, мне – второстепенную. Не значит ли это, что нам с ним придется пережить всех и умереть последними?

Коридор залило сквозняком. Сержант прошел мимо моих дверей, повернув в мою сторону свои остекленевшие глаза. Он выпачкался в краске и напоминал боевика с маскировочными пятнами на лице. Я смотрел на него, как хирург на пациента – одни глаза, все остальное было скрыто полотенцем. Я думал, что сержант вцепится своими грязными руками в повязку, но он пошел дальше бить стекла.

Филин с восковой головой слушал трубку.

– Где?.. С какого числа?.. А как в таком случае должны были идти плановые поезда?.. Это у вас график, подполковник, а не у меня… Хорошо, хорошо! Только помолчите минуту! Делаем вот как: переводите стрелки на старую колею, мы поедем на Шарлоук… Что вам неясно? И там работы? А что же тогда? Аварийный мост? К черту все аварийные мосты, это уже не ваши проблемы! Делайте, что я вам говорю!

Если бы он сожрал эту трубку, ни с того ни с сего подумал я, то разговаривал бы с подполковником, как собственной совестью.

Совесть была на редкость болтлива. Филин морщился, вздыхал, перекладывал трубку из руки в руку. Уши не успевали отдыхать, и тогда Филин перебивал:

– Вы меня утомили, хватит меня лечить! Не надо ничего усложнять. Обеспечьте беспрепятственный проезд, забудьте о нас на сутки, и люди будут целы, а вы станете полковником… Почему не станете? Глупости какие! Ваш предшественник стал, а вы не станете…

Я вынул из-за пояса вилку и закинул ее под диван. Не хватало еще пропороть себе кишки, подумал я.

Клочок газеты, влекомый сквозняком, пролетел по коридору. Я видел только часть плеча и правую руку Филина, и мне показалось, что бумажный обрывок едва не сшиб бандита на пол. О решетку отопителя стукнулся сотовый телефон и съехал на ковровую дорожку. Я привстал с дивана и чуть подался вперед, чтобы увидеть, что происходит, почему Филин вдруг выронил сотовый телефон, и в этот же момент уловил слабый горьковатый запах, напоминающий полынь.

Меня вдруг прошибло потом. Предчувствуя недоброе, я ухватился за ручку двери и подтянул свое тело к проему. То, что я увидел, поразило меня не меньше, чем расстрел негра. Филин стоял на коленях и, дергаясь от судорожного кашля, мочился на желтую шторку, а в двух шагах от него на спине лежал Влад, судорожно сжимая скрюченными пальцами горло.

Я не мог дать какое-либо объяснение тому, что видел. Это напоминало до предела забитую символизмом сцену из сюрреалистического спектакля, где все увиденное надо воспринимать как поток больного воображения режиссера-наркомана. Осветитель поменял на прожекторе фильтр, и лицо Филина посерело. Он ткнулся головой о пол и уже не выпрямлялся, словно совершал намаз и внезапно уснул. Пропитанную мочой штору он подтягивал к лицу, но делал это с таким усилием, словно двигал тяжелый снарядный ящик.

Вдруг я почувствовал, что у меня начала кружиться голова. Я ухватился за перегородку, глубоко вздохнул, втягивая воздух с запахом полыни через мокрую повязку, и тут до меня дошло. Через выбитые окна в вагон проник какой-то газ, нас травили, как в газовой камере!

Я с силой захлопнул дверь купе и, прижимая повязку как можно плотнее ко рту, встал на диван и потянулся к регулятору кондиционера под потолком. Холодный воздух, словно из душевой, полился на меня сверху. Белые язычки пара вырывались из щелей и тотчас таяли. Я дышал часто и неглубоко, прислушиваясь к вкусовым ощущениям. Прошла минута, вторая, а я все дышал и был в сознании. Чем же это нас? – думал я, и удары сердца отзывались в висках. Неужели мы все погибнем? Или я благодаря мокрой повязке останусь единственным свидетелем?