Отступники Эскулапа

– А вот я мечтаю забыть этот язык навсегда! Понятно это вам?!.. Забыть навсегда! Потому что нет на свете никакого другого более точного и единственно достойного языка, кроме как немецкого. Вам это ясно, Рудольф Нойман?!

Завершив на истеричной ноте, она замолчала. Но затем, видимо, сделав над собой усилие, продолжила уже более спокойным тоном.

– Рудольф, извините меня. Я не хотела на вас накричать. Просто это моя давнишняя больная тема.

А затем, ничего не поясняя, она резко встала со скамьи и сделала несколько шагов по аллее. Правда, так же внезапно и остановилась. Постояв минуту в раздумье, фон Шмидт вернулась обратно к скамейке с оторопевшими немецкими офицерами. Сев на прежнее место, молодая женщина как ни в чем не бывало продолжила.

– Ганс и Рудольф, я искренне благодарна вам за чувства, проявленные ко мне. Несомненно, вы оба – очень достойные люди. Однако мой выбор теперь очевиден. Я выбираю вас, мой милый Ганс, как лучшего мужчину немецкой нации, которого мне посчастливилось встретить на жизненном пути.

Сказав это, она благосклонно протянула Крюгеру правую руку.

Всё еще не веря своему счастью, Ганс аккуратно взял в свои ладони кисть Ханны, после чего, словно одумавшись, стремительно поднес её к губам и нежно поцеловал.

Наблюдавший со стороны за этим поцелуем Рудольф на миг оцепенел, словно превратившись в камень. Едва сдерживая себя, он пытался взять эмоции под контроль, стараясь хотя бы внешне сохранить своё достоинство. Чтобы контролировать мимику и хоть немного успокоить мысли, он принялся медленно и размеренно считать про себя до тридцати. Это оказалось крайне трудно, поскольку внутри у молодого немца бушевал настоящий ураган страстей. В нём, как в хорошем коктейле, перемешалось всё: и безответная любовь, и злость на себя, так не вовремя обронившего фразу на латышском языке, и лютая ненависть к более удачливому «чистокровному» приятелю.

«… Двадцать, двадцать один. А смысл жить дальше?.. Как я буду жить без неё?.. Двадцать два. Какой же я кретин!.. Решил поумничать!.. Двадцать три, двадцать четыре… А-а-а-а-а!!!.. Два пять, двадцать шесть… убью!.. Я убью тебя, Ганс!.. Двадцать семь, двадцать восемь… решено. Двадцать девять, тридцать», – завершил счёт Нойман.

И вдруг внезапно, словно по щелчку, эмоции отошли на задний план, и теперь молодого офицера Абвера с каждой секундой наполняло совершенно новое, всепоглощающее чувство – чувство личной мести.

Уже тогда, сидя на деревянной лавочке в берлинском скверике, отвергнутый претендент на руку и сердце молодой фон Шмидт приступил к разработке плана по физическому устранению конкурента. Благо, что их уже как несколько лет целенаправленно готовили для проведения подобных диверсионных операций. А потому и арсенал средств, который он мог применить, всегда был под рукой. Оставалось только выбрать: где, как и чем можно будет осуществить задуманный план мести. Рудольф прекрасно понимал, что убийство должно было быть осуществлено таким образом, чтобы никто и никогда не смог бы заподозрить в причастности к нему самого Ноймана.

По стечению обстоятельств место и повод нашлись сами собой и довольно быстро. Ганс и Ханна решили не затягивать со свадьбой: Германия который год вела войну в Европе, держа прицел в сторону Советского Союза, а значит, и их элитной диверсионной группе вскоре предстояла переброска в тыл нового врага. По этой причине предстоящая помолвка была назначена ровно через неделю в доме её деда Вильгельма в Лейпциге. Оставалось только получить добро на заключение брака от вышестоящего начальства, как это делали все офицеры контрразведки.

Назначенный день приближался, и только старый Вильгельм фон Шмидт не был этому рад. Нет, конечно же, не из-за выбора внучки – выбор, по мнению старика, оказался как раз таки прекрасен. Все его печали были из-за финансовых проблем, которые возникли в последнее время.

Стоило бы отметить, что старик, хотя и был довольно известным немецким медицинским деятелем, однако при этом страдал определенным, как сказала бы современная наука, психическим недугом. У него была тайная страсть – он был игроман, а точнее, он был злостным картежником ещё со времен ранней молодости. Только вот на склоне лет, вероятно, утратив былую скорость мыслительных процессов, фон Шмидт стал методично, раз за разом проигрывать в карты своё немалое состояние. И на сегодняшний день когда-то богатый врач и ученый с аристократической фамилией проиграл в пух и прах всё, что когда-то имел. Последняя закладная на старинный родовой дом уже как неделю лежала в сейфе Рейхсбанка на площади Вердершен Маркт. Случилось то, чего он так опасался всю жизнь: на склоне лет Вильгельм стал полным банкротом.