Отсутствие Анны

После унизительных, но быстрых процедур Марина наконец оказалась в палате – с шестью другими роженицами, корчащимися, стонущими, выгибающимися на постелях. Акушерка в голубом, не форменном халате деловито сновала между женщинами, что-то спрашивала, что-то сообщала, заглядывала под подолы потертых больничных ночных рубашек. Женщина на соседней с Мариной кровати, большая, грузная, с добродушным красным лицом, покрытым бисеринками пота, улыбнулась ей:

– Первый раз? – И, не слушая ответа, зачастила, морщась от подступающей боли: – А я вот – в четвертый. Три дочки с мужем, а сынка – все никак. Вот, опять за сынком пришла. – На схватке она рассмеялась лающим смехом, похожим на крик боли, и Марина почувствовала, как холодеет от страха. – Уже и имя придумали, – продолжала словоохотливая соседка, – Вениамин! Венечка. Хорошее, а?

– Ага, – прошептала Марина, в ужасе чувствуя, как совсем близко к ней катится, подступая, новая судорога. – Хорошее…

– Ты не бойся, – доверительно посоветовала соседка, и Марина заметила, что прядки ее темных волос на шее слиплись и поблескивают от пота. – Терпимо все будет. Ничего страшного. Все стерпеть можно! Беременным еще никто не ушел! – Соседка снова зашлась смехом, когда юркая акушерка подошла и скользнула ей под подол.

– Оба-на. – Акушерка покачала головой: – Быстро вы. Ну что, рожать пойдем? Доктор подойдет в родзал.

– Пойдем, пойдем, куда денемся! – Маринина соседка полуслезла, полусполза с кровати, оперлась на руку акушерки и скорчила Марине гримасу, которая ей самой, видимо, казалась подбадривающей улыбкой. Марина попыталась улыбнуться в ответ, но в этот момент боль, более сильная, чем раньше, отбросила ее на подушку, скрутила узлом. Успокаивающие слова соседки больше не имели над ней никакой власти.

Улыбчивая докторша на встрече, организованной роддомом, говорила, что природа придумала все настолько мудро, насколько возможно.

– Девять месяцев, мамочки, – вещала она, сверкая золоченым зубом, – природа дала вам не просто так. Ваш организм готовится, копит силенки. Когда придет время, вам не придется сразу хоп – и рожать, как это в фильмах показывают. Сначала схваточки небольшие, потом больше, больше… Это нужно как раз потому, что тельце должно постепенно привыкнуть к характеру боли – чтобы, когда время придет, все нам с вами было нипочем, мамочки!

Марина готова была вытерпеть любое количество тошнотворных уменьшительно-ласкательных ради этих фальшивых уверений – один на один с собой она боялась так сильно, что дыхание перехватывало. Ей хотелось верить улыбчивой докторше, а не маме, которая, скорбно поджимая губы, заявила, что женщина обречена в муках рожать детей своих во имя искупления первородного греха, а значит, боль нужно воспринимать как благо. Ночами Марина, затаив дыхание, прислушивалась к таинственной жизни, которая зарождалась в ней, и, чувствуя себя полной дурой, горячо просила не причинять ей боли – какой бы сакральный смысл, по мнению матери, она ни несла.

И сейчас – снова – оказалось, что мама говорила правду, а чужие люди ошибались. За грехи полагалась расплата. Дети рождались в муках.

Роженицы на соседних постелях кричали, и Марине, ошалевшей от боли и страха, казалось, что она очутилась в средневековой камере пыток – и рано или поздно придет ее черед проходить через самое страшное. Деловитая акушерка наклонилась над ней, и Марина тихо заплакала от боли – все еще беззвучно.

– Не плачь, не плачь, милая, – сказала акушерка с неуместными здесь человеческими нотками в голосе, – полежи еще, полежи.

Марина хотела удержать акушерку, но та уже суетливо бежала к другой постели – уложить одну из Марининых соседок, которая порывалась встать с кровати.

– Что ты, милая, ну что ты, – приговаривала акушерка, с неженской силой укладывая роженицу на место, – а упадешь, и куда мы с тобой, а?.. Не одна ты тут, слышишь… Полежи, полежи, милая, полежи еще.

Женщина в ее руках выгнулась и взвыла, комкая края покрывала, и, не выдержав, Марина глухо заскулила в ответ. С еще нескольких постелей раздались стоны в ответ, как будто то, что одна разрешила себе, послужило разрешением и для остальных. Палата плыла, вертелась перед глазами, а волны боли становились сильнее и чаще. Сквозь морок страдания Марина все равно успела удивиться – совсем недавно ей казалось, что больнее быть просто не может.

Оказалось, та, прежняя боль, была просто тренировкой – тонкой струйкой кипятка, ненароком пролитой на ногу из чайника. Интересно, знает ли Максим о том, где она, что это уже происходит? Когда узнает, придет ли он? Эта мысль отозвалась такой новой, невыносимой болью, что Марина сдалась и, принимая поражение, закричала в голос.

В тот миг их, страдающих и напуганных тем, что происходит, было двое, но Марина никогда раньше не чувствовала себе настолько одиноко. Корчась на казенной кровати и кусая подушку, она чувствовала себя так, как будто мир о ней забыл.

– Марина Антоновна? Так что же?

Марина судорожно сглотнула, потерла виски.