Отсутствие Анны

Она пыталась справиться с мыслью о том, что жизнь кончилась – вот так, в одночасье, несправедливо, безо всякого смысла и логики. Марина снова и снова прокручивала вечер, когда Аня не вернулась из школы: позднее данные камер и работники школы показали, что она точно туда и не приходила. Ее никто не видел, никто не мог помочь, хотя по всему району были развешаны листовки, и незнакомые люди останавливали ее на улице и спрашивали: «Ну что? Как дела? Держитесь… Такое горе». Это было, как будто Аня вообще не выходила из дома, – невозможно. Но она прокручивала вечер накануне снова и снова – что она упустила? Почему она не увидела, что что-то не так? Ведь что-то должно было навести ее на мысль, предупредить… Глухо.

Если бы она хотя бы могла подготовиться – знать, что это случится. Если бы она хотя бы могла быть уверена в том, что Аня не вернется, оплакать ее… Это были ужасные мысли, и, поймав себя на них, Марина начинала плакать. Эти слезы не приносили облегчения.

Страница Ани в соцсети была открыта на ее ноутбуке, который, тщательно изучив содержимое, вернули Марине полицейские. Она тоже прочитала все, от корки до корки, все немногочисленные переписки, все посты на стене, состоящие преимущественно из мрачных картинок или аудиозаписей.

Ничего.

Ничего.

Он чувствовала, что живет в страшном сне, который не поддается логике, не знает милосердия и отдыха. Это было, как будто весь мир создан каким-то безумным творцом только ради того, чтобы мучить ее и терзать, и запасного выхода – пробуждения – из этой пыточной камеры предусмотрено не было.

Что ей делать со своей жизнью, если Аня так и не вернется? Люди с форумов, пережившие то же, что и она, занимались благотворительностью. Они заводили собак и кошек – или снова заводили ребенка. Они уходили в монастырь. Становились алкоголиками. Посвящали себя племянникам, внукам, крестникам, соседям, случайным мужчинам, мужьям, голубям с перебитыми крыльями, приютам для бездомных животных, мигрантам. Они отдавали, отдавали и отдавали, как будто это могло вернуть утраченное… Но Марина не чувствовала внутри ничего такого, что можно бы было отдать.

В день, когда пошел первый снег, Марина взяла отгул и пошла в парк недалеко от дома. Некоторое время бесцельно бродила по нему, оставляя на дорожках петляющие цепочки следов. Подошла к озеру, по дороге вспомнила, что не прихватила с собой ни хлеба, ни семечек, но на воде все равно не оказалось уток. Как будто первый снег был для них сигналом – возможно, они были на пути в теплые края или их увезли специально нанятые городом люди.

Марина все равно села на скамейку, на которую когда-то они с маленькой Аней садились, чтобы понаблюдать за тем, как несколько уток разом набрасываются на слишком большой кусок хлеба и весело летят во все стороны не слишком чистые брызги, перья и пух. Ане всегда становилось жаль самую слабую уточку – она просила у Марины все новые и новые кусочки хлеба и бросала их вбок от куча мала, и болела за свою подопечную, и радовалась, когда ей тоже удавалась ухватить еду.

Марина упорно прокручивала воспоминания об этом в голове, пытаясь вызвать в себе нежность, которую она наверняка чувствовала тогда к маленькой девочке, раскрасневшейся от удовольствия, с растрепанными ветром темными волосами, но чувствовала только тупую боль. Как будто она думала об утраченной конечности, о чем-то, что было ее частью, и о важности чего она никогда раньше не задумывалась.

Марине казалось, что, если у нее получится вызвать в себе теплые чувства к дочери, Аня – где бы она ни была – ощутит это и сможет вернуться домой. Последние дни это помогало не сойти с ума, делать вид, что концентрируешься на важном деле. Если удастся почувствовать эту нежность – она вернется домой в этом месяце. Если не открывать дверь в ее комнату целый день – она окажется в ней до конца недели. Если не позволять себе думать о том, что могло с ней случиться, до конца рабочего дня – она будет дома сегодня.

Иногда мысль о том, что это бесполезно, что на возвращение Ани никак не повлияют ни мысли, ни чувства, ни воспоминания, ни четное или нечетное число столбов, прорывала заслон холода и отчужденности внутри. Тогда ее, казалось, заполняла горячая, горькая лава, и Марина замирала, судорожно пытаясь сделать вдох, пока это не удавалось. Тогда замершее было время продолжало свой ход, даже немного ускорялось. Время стало ее союзником – и главным врагом. Чем дальше катились его волны, тем легче ей становилось справляться с потоками внутренней горячей лавы. Она становилась настоящим мастером в этом деле, и, сидя на совещаниях, уже не хотела вскочить, опрокидывая стол на взволнованных инфоповодами и заголовками людей, и закричать: «О чем вы вообще говорите? Моя дочь все еще не вернулась домой!» Здесь время работало на нее.

Но чем больше времени проходило, тем дольше об Ане не было никаких вестей.