Оттаявшее время, или Искушение свободой

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную», — звучало всюду в Дивеево. С этими словами молитвы на устах монашенки приглашают нас к трапезе, на прогулку по канавке, дарят подарки. Монахиня Люба, по послушанию работающая в дивеевской гостинице, бурятка, милая, улыбчивая, добрая зовёт нас к трапезе с этой молитвой. Показывает нам заснеженный сад и огород, здесь выращивают в теплицах помидоры, огурцы и… цветы, которыми украшены круглый год храмы и иконы. Нас задарили. Здесь и книги, и сухарики, высушенные в чугунке преподобного Серафима, просфорочки с его изображением, масло из лампадки для помазания, земля из глубины канавки, вырытой вокруг монастыря. По преданию, Сама Царица небесная стопочками Своими прошлась по этой земле и указала границу — «обвод» монастыря. А сам старец Серафим чудным образом показался здесь с мотыжкой и начал копать эту канавку. Подаренная нам земля из глубины, а не из поверхности канавки, что означает — из глубины столетий, веков не земных. Мотыжка прп. Серафима сохранилась, монахини вынесли нам, мы целовали её и молились. Нас окружил народ, кто случайно оказался рядом, все пришли в волнение, крестились, молились. Гладила я мотыжку, и странное чувство удивления и чуда меня охватывало: как этот предмет уцелел, как он остался неистреблённым за все эти страшные богоборческие годы в России? Впрочем, как и огарочек той свечи, который сохранился, и сбылось предсказание прп. Серафима… и многое ещё сбудется.

Нам приходилось сдерживать своё любопытство, а удивляло многое. Хотелось посмотреть, как мать Ирина пишет иконы (да поняла я, что этого просить нельзя), а они замечательные; мы их увидели в церкви Рождества Христова, той первой и самой древней; по предсказанию, в неизвестно какое время будет сюда перенесено четверо мощей. Здесь читают день и ночь Псалтырь, горит неугасимая свеча и лампады. Мать Ирина, как нам рассказала матушка Игуменья, держит себя постом и старается в полном одиночестве, только с молитвой наедине, писать иконы. «Сама не знаю, как моя рука кистью водит, будто это и не я сама, а сам Господь Бог иконы выписывает». Может быть, я не совсем точно помню её слова, но смысл был именно таким.

Нас повели на «экскурсию» по территории монастыря, к святым могилам, вокруг по канавке, к святым мощам преподобного Серафима. Для нас их открыли (велика милость Божия!) и мы смогли помолившись, приложиться к ним. Водила нас монахиня Ольга, молодая, светлая лицом, замечательно обо всём рассказывающая.

Я пыталась многое запечатлеть на камеру. Но и впрямь пыталась, ничего из съёмок не получилось. Чувство, что невозможно запечатлеть в памяти машинного нутра всё, что мы видим, не оставляло меня. В какой то момент моя камера остановилась, батарейка кончилась, и получилось, что из всех двух дней наснимала я всего двадцать минут. Дважды мы шли по канавке. Первый раз ночью, после службы, снег, морозец, луна светит, и процессия из монашек с молящимися, а вокруг нас бегает несколько собак «из свои», живут они при монастыре, охраняют от тех, что живут рядом, но не принимают Дивеева. Удивительно, что каждый раз, когда на нашем пути попадались люди посторонние, эти собачки начинали отгонять их лаем, и собак из соседних домов не пускали в свою стаю.

Днем монахиня Ольга повела нас по той же канавке. Деревья уже полуторовековые, посаженые после смерти прп. Серафима, а значит, после 1833 года. Они, как стражи дня и ночи, вехами стоят по всему кругу границы монастыря вдоль по канавке. Поразила меня лиственница, посаженная в день рождения наследника, царевича Алексея. Ствол её оттого, что люди отдирают кору на память, стал в этом месте цвета запёкшейся крови. Если подумать, что этот красный цвет для наследника уже был знаковым с самого рождения, и ещё до всего Паша Саровская пророчица, к которой приезжали Государь и Государыня, выносила им «красный лоскут» с объяснением, что это означает, что ждёт в будущем наследника, который должен появиться на свет. Тут и его болезнь крови — гемофилия, и символ красного знамени большевиков, и красный террор, и убийство всей семьи Государя.

У нас в доме в Париже висит маленький гобеленчик. Именно его мне удалось спасти (а может, он меня охранял и помогал?), когда я уезжала навсегда к Никите. По рассказам моей бабушки, попал к нам в дом этот гобелен из спальни наследника Алексея. Ничего особенного в сюжете этой вышивки нет: сидящий под деревом человек, в шляпе и собака рядом. У гобелена два цвета, бело-серо-пепельный, из которого вышит весь пейзаж с человеком, а небо над этим мёртвым цветом — багрово-красное, зловещее.

* * *