Оттенки алой ночи (СИ)

— Он в северной части города, — едва слышно произнес Фассбендер и отошел глубже во мрак дома. На мгновение все перед глазами начало расплываться. Он цеплялся за ускользающее чувство, которое тянуло его к Джеймсу, старался почувствовать его ярче, понять не только направление, но и место. Понять, что окружает его уже не живого любовника, и впервые за долгое время молился, чтобы Джеймс смог продержаться до его прихода, пусть и почти не надеялся на то, что его молитвы будут услышаны.

— Найди его. Мне нужно точно знать, где они его держат и что подготовили.

— Да, господин.

Майкл судорожно пытался найти способ хоть как-то добраться к Джеймсу до захода солнца, как можно быстрее, и неважно, как это опасно для него будет.

***

Воздух вонял ладаном. Его тяжелый маслянистый запах переполнял все вокруг, причинял жгучую боль при каждом вздохе, разъедал нос, сдавливал горло тошнотой. Голова болела от тихого звона, наполняющего черепную коробку изнутри, словно там завелся огромный неумолкающий комар, собирающийся свести с ума своим писком.

Пол холодный, и подняться с него не было сил. Все мышцы были окутаны ледяной слабостью, и внутренности болезненно сводило невыносимым гулом, затмевающим сознание алой пеленой. В нем рождались страшные образы разорванных живых существ, мяса и кожи, пульсирующей теплой крови, от одной мысли о которой все замирало, и хотелось ощутить этот вкус, наполниться им до краев, но даже тогда не прекращать поглощать.

Звуки.

Сначала был только звон в голове, но потом Джеймс различил шорохи вокруг себя. Биение сердец. Стук, громкий, подобный барабанному бою, от него хотелось сжаться и закрыть уши руками, чтобы не оглохнуть, но стоило дернуться, как запястья обожгло болью, и только теперь юноша понял, что его руки были скованы цепями. Их звон набатом разорвался в черепе, заставляя взвыть от нового приступа боли, а вдогонку к этому шуму одновременно расцвели другие звуки. Огонь на фитилях свечей ревел подобно оголодавшему льву, а шум пламени в факелах так и вовсе, казалось, намеревался уничтожить все вокруг себя. Где-то высоко сотнями лапок перебирали пауки, касаясь своих паутинок со старательностью кузнецов, выковывающих новое оружие, писк мышей, возомнивших себя верховными хищниками этого мира, наполнял сознание, а биение живых сердец отдавалось в голове неровным вибрирующим гулом.

Запахи.

Они накрыли плотной пеленой, пытаясь просочиться сквозь марево зловония ладана, и вот уже можно было ощутить мышиный помет и запах гари, грязи и пыли, запах масел и дерева, давно сгоревших благовоний и талого воска.

Глаза открывать было страшно.

Джеймс забился в угол, прижался к каменной стене, натягивая прочные цепи почти до предела, чтобы спрятаться от набросившегося на него обезумевшего мира, решившего увеличить свое влияние по максимуму и раздавить несчастного человека, раскатать его тонким слоем по холодному полу.

Биение этих сердец было намного более гулкое и тяжелое, Джеймс даже не сразу понял, что этот звук гораздо ближе, чем те, что он слышал до этого. Он слышал шаги еще с улицы. Подошвы тяжелых ботинок стучали по каменной разбитой дорожке, чавкали на промокшей земле и определенно приближались.

Люди.

Кровь и плоть. Пот и порох. Они воняли и притягивали. Еще не вошли в клетку к Джеймсу, а он уже слышал, как бурлит их кровь, пытаясь поспорить шумом с течением горных рек.

— Бедное дитя. Как давно его обратили? — сиплый голос мужчины средних лет.

— Ночью. Мне удалось отогнать тварь, но паренька спасти не удалось, — этот голос был моложе, но от него веяло какой-то странной опасностью.

— Что? Тогда почему он в церкви?!

— Создатель придет за ним. Так будет гораздо проще, чем искать эту тварь по всему городу, если он еще здесь.

— Использовать новообращенного таким образом… Право же, тебе стоило сразу освободить его от этого греха, еще как только он открыл глаза.

— Освобожу. Его душа еще не омрачена грехом убийства, он — жертва. И это будет его искуплением.

Шаги стали невыносимо громкими, и Джеймс зарычал, чувствуя, как от запаха теплой крови острые зубы колко упираются в нижнюю губу.

Только сейчас юноша понял странную, пугающую и непривычную вещь. Он чувствовал страх, все быстрее переходящий в панику. Ощущал его холодные липкие пальцы на своей коже, противную тяжесть в животе, но сердце…

Он не слышал собственного сердца. Не чувствовал, как оно должно было бы бешено биться в груди, пытаясь проломить ребра. Не слышал его пульсации в висках.

Джеймс резко открыл глаза и едва не ослеп от света всего лишь нескольких горящих на алтаре свеч. Они пылали так ярко, что можно было различить структуру этого света, каждую его линию, наполненную множеством оттенков, и каждый из них резал глаза, наполняя тело страшной болью. Джеймс не узнал собственного голоса, который больше походил на жуткое шипение змеи, которую живьем бросили на сковородку с раскаленным маслом. Он весь выгнулся, тяжело задышал, чувствуя, как медленно унималась боль, стоило только перестать смотреть на проклятый свет.