Оттенки страсти

Все три фотографии выскользнули из рук Моны и со стуком упали на пол. Послышался звон бьющегося стекла. Мона издала вопль отчаяния и опрометью бросилась из комнаты.

Давно известно: молитва от чистого сердца всегда доходит до слуха Того, к Кому она обращена. Напрасно ждал Алек свою возлюбленную в назначенный час в условленном месте. Мона не пришла. Чертыхаясь и проклиная все на свете, он снова был вынужден отступить, в который раз признав свое поражение. А Мона в это время уже была в пути. Они вместе с Питером срочно выехали в Шотландию. Она была в полном смятении, но разбираться в сумятице чувств было сейчас не время. Утром они получили известие о смерти герцога Гленака.

Глава 17

Молодая герцогиня Гленак еще глубже зарылась в глубокое кресло, которое специально пододвинула поближе к огню. Сырое полено в большом камине отчаянно дымило и никак не хотело разгораться, чтобы дать хоть немного тепла и согреть настывшие стены огромного зала с высокими сводчатыми потолками. Траурное платье молодой женщины сливалось с полумраком, царящим вокруг. На его фоне отчетливо выделялось ее бледное лицо и белые руки, но и они казались какими-то безжизненными, потому что Мона успела уже промерзнуть насквозь. Бледность лица еще более подчеркивали темные круги под глазами, да и сами глаза не излучали своего привычного искрящегося света. Их взгляд был потухшим и бесконечно усталым. Сказались несколько бессонных ночей, проведенных в старинном шотландском замке, превратившемся на время в дом смерти. Но вот похороны герцога закончились, и многочисленные родственники разъехались по домам. Среди них было полно колоритных фигур: родня настолько дальняя, что уже практически невозможно точно установить степень их родства с покойным. Но они тоже прибыли на похороны, чтобы засвидетельствовать почтение усопшему, а заодно и заявить свои права на родство с важной персоной. И все ради того, чтобы затем вернуться к себе и снова погрузиться в безвестность.

Мона великолепно справилась с обязанностями хозяйки. Все приехавшие на похороны были достойно размещены по покоям, всех кормили, поили и укладывали спать. У молодой герцогини даже нашлось время для светской беседы с чудаковатыми шотландскими кузинами, для долгого разговора с целой толпой родственников, прибывших откуда-то с юга и более всего озабоченных предстоящей процедурой оглашения завещания. Разумеется, не обошлось и без общения с представителями многочисленных благотворительных фондов, каких-то непонятных и непонятно чем занимающихся комиссий и комитетов и их исполнительными лицами, а также с адвокатами и нотариусами, подавляющими своей чопорной важностью и невыразимо скорбным выражением лиц.

Мона любила покойного герцога, хотя их знакомство было сравнительно коротким. Величественный старик, истинный аристократ, принадлежавший к семейству с такой славной и длинной родословной. Глядя на странно помолодевшее, умиротворенное лицо покойного, с которого заботливая рука смерти стерла все следы пережитых им потрясений и душевных ран, Мона лишь мысленно благодарила Бога за то, что Он не попустил ее осуществить задуманное и нанести еще одну глубокую рану своему свекру. Слава богу, она ничем его не огорчила!

– И никогда не огорчу впредь! – горячо пообещала она, глядя глазами, полными слез, на усопшего свекра. – В память о вас я всегда буду дорожить именем, которое отныне ношу. Даю слово, я никогда не обесчещу его! А вы помогите мне своим заступничеством перед Господом и молитвами!

Всю свою жизнь покойный герцог был заложником того, что называется «фамильной честью». Хранить фамильную честь, соответствовать имени, которое носишь, – было главным смыслом и определяющей чертой его жизни. Безнравственные выходки второй жены стали для него серьезным ударом, но и это испытание он выдержал достойно. Ни единого слова жалобы не сорвалось с его уст. Он лишь еще глубже ушел в себя и почти полностью отрешился от внешнего мира, уединившись в своем холодном северном замке. Голые скалы, взметнувшиеся ввысь, окружали замок со всех сторон, как нельзя более гармонируя с внутренним складом этого гордого и упрямого человека, категорически не желавшего разменивать высокие моральные принципы Викторианской эпохи на легкомысленные выверты нынешнего века.