Оттенки страсти

– Бог мой! – тяжелый стон вырвался из груди Питера, и тут же последовал новый взрыв ярости. – Всю свою жизнь Алек привык обирать меня, забирая все лучшее. И, наконец, забрал и мою жену. Какой же я дурак! А я обожал тебя, боготворил, не смел лишний раз прикоснуться к тебе, наивно принимая твои попытки ускользнуть, уклониться от моих объятий за невинность души и тела. Как же я заблуждался!

Его губы скривились в циничной ухмылке.

– Питер, прошу тебя! Не говори так! Не надо! – пролепетала Мона едва слышно. Слезы душили ее, они застилали ей глаза и мешали говорить. Но она должна. Она сейчас соберется с силами и скажет мужу, что он не прав. Это неправда, что он говорит! В чем он ее обвиняет? Что такого бесчестного и низкого он нашел в ее прошлом? Она ничего не помнит! Ах, если бы он только перестал кричать! Она ничего не соображает. Громовые раскаты его голоса мешают ей сосредоточиться. Что она хотела сказать ему?

– Да, это моя вина! Только моя! – распалялся между тем Питер все более и более. – Я должен был обращаться с тобой, как с самой обычной женщиной. Моей женщиной. Это я должен был научить тебя страсти, обучить всем тонкостям любви. Но у тебя, на мое несчастье, нашлись другие учителя. Ах я, слепец! Я продолжал носиться с тобой, как с неземным созданием, снизошедшим до любви к простому смертному. Неземное создание! О, я прекрасно знаю, каким приемам может обучить мой братец! Наверное, он учил тебя так!

Питер грубо притянул Мону к себе. В своем черном траурном платье, бледная, испуганная, с глазами, полными слез, она показалась ему в этот момент такой хрупкой, такой невинной. Почти ребенок, мелькнуло у него, и в ту же минуту он представил себе ухмыляющуюся физиономию своего красавца брата. Чувствуя, что теряет над собой контроль, он принялся целовать жену с грубой, необузданной страстью. Он впивался в нее с такой силой, что она застонала от боли. Но странно, среди этой боли, страха, отчаяния Мона вдруг почувствовала уже знакомую ей пульсацию всего тела, инстинктивно откликнувшегося на этот страстный призыв мужской плоти. Старое как мир, примитивное женское желание видеть рядом с собой сильного мужчину, охотно подчиняясь и уступая его грубой силе.

Однако Мона не успела даже толком понять, что произошло. Потому что Питер вдруг грубо выругался и с силой отшвырнул ее от себя. Она упала на диван ничком, с трудом приподнялась, пытаясь обрести равновесие, помогая себе непослушными руками.

Но Питер уже не видел этого. Он стремительно вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Не может быть, с тупой обреченностью продолжала думать Мона. Этого не может быть. Это сон! Сейчас он вернется к ней! И все будет как раньше. У нее вдруг перед глазами поплыли разноцветные круги, и в ту же минуту все завертелось и понеслось куда-то, и она рухнула на пол без чувств.

Глава 18

Отчаяние Питера было столь велико, что порой ему даже стало казаться, что он сходит с ума. Ему мерещились чужие голоса, издевательские смешки, обидные шутки, несправедливые обвинения. От них никуда нельзя было спрятаться, они преследовали его повсюду, не давая его истерзанной душе покоя ни днем, ни ночью. Ему хотелось тишины и одиночества, а голоса вопили, кричали, орали вокруг него, словно целая сотня оглушительных джаз-оркестров. Такое состояние было для Питера абсолютно новым. Никогда ранее он не терзался муками ревности, не жаждал мщения, не испытывал болезненных уколов уязвленного самолюбия.

– Ах, боже мой! Боже мой! – то и дело срывалось с его уст горестное восклицание, он словно приходил в себя, и в ту же минуту голоса начинали звучать с новой силой. Так разъяренный бык мечется в поисках обидчика, мчится, не разбирая дороги, а вокруг него неистово бушует разгоряченная публика. Вот и он один в чужом и враждебном ему мире. И у него не осталось больше сил противостоять вселенскому злу.

– Мона! – восклицал он в такие минуты с горестным отчаянием. – Мона! Что ты наделала?

И тут же перед его мысленным взором проносились картины недавнего прошлого. Ах, какая же это сладостная пытка – вспоминать мгновения минувшего счастья!

Вот он рассказывает жене о своих путешествиях, а она внимательно слушает, не сводя с него своих серьезных глаз. Он плохой рассказчик, он и сам это прекрасно знает. Каждое слово из него надо тянуть буквально клещами, это правда. Но Мона с ее живым умом и богатым воображением мгновенно расцвечивала его сухие, похожие на военные донесения рассказы своими фантазиями, и вот уже экзотические уголки земли, в которых он побывал, начинают казаться ей такими же реальными и зримыми, словно она увидела их собственными глазами.