Оттенки

Кулно вспоминает свои слова о праведности и святости — со смехом сказанные им недавно там, на поле, на краю канавы, среди грязи, среди поэтической весенней грязи, среди сверкающих весенних луж, под журчание ручейка, под веселое щебетание Тикси, — и он думает, что больше так не сказал бы.

Нет, нет, Тикси вовсе не праведная, как он думал, и не святая, как сказала она сама, и все-таки она словно бы и то и другое, вместе взятое!

Все сильнее прижимает молодой человек девушку к груди и наконец говорит:

— Знаешь, Тикси, мы оба еще достаточно глупы, чтобы составить счастье друг друга.

Рыдания девушки усиливаются.

Теперь Тикси плачет уже не от боли, но и не от радости, — боль и радость словно бы слились воедино и исторгают из глаз девушки слезы счастья. Может быть, это и есть то самое счастье, о котором говорил Кулно, может быть, это обретенное на земле блаженство души, которое нисходит лишь на тех, кто глубоко раскаялся, искренне исповедался в своих грехах и был услышан чутким ухом, понимающим сердцем.

Тикси не могла бы сказать, чем это объяснить, но, как только она перешагнула порог квартиры Кулно, ее охватило странное, не изведанное ею прежде чувство. Ей хотелось, к примеру, взять да и выскочить из окна в сад, а потом заскочить обратно в комнату; ей хотелось петь и щебетать, так же как там, на поле, залитом лучами солнца; ей хотелось восхищаться собою, другими, всем сущим на земле. Ей хотелось упасть на пол и валяться, и кататься по нему, как катаются по мураве детишки, сверкая розовыми икрами, а накатавшись вдосталь — долго-долго лежать, глядя в синее небо, глядя на расцвеченную лучами солнца тучу, которая поднимается из-за леса, точно утес.

О-о, это он и есть, тот самый, о ком говорил Мерихейн, обнимая Тикси за плечи, это он и есть — тот, кто должен появиться из синеющего вдали леса! Ах, если бы можно было лежать до тех пор, пока он не подойдет совсем близко, если бы можно было оставаться недвижимой до тех пор, пока он не окажется рядом — он, предмет ее мечтаний, ожидаемый, желанный!

А когда Кулно начал говорить, Тикси почувствовала: тот, кто должен был появиться из синеющего вдали леса, уже пришел и стоит перед нею, требуя отчета о том, как его ждали, как тосковали о нем.

Ах! Счастье так близко, нужна лишь вера, чтобы взять его, счастье так доступно, нужна лишь смелость, чтобы за него ухватиться. Но Тикси сразу же становится робкой и недоверчивой, — перед лицом счастья, о котором она так долго мечтала, девушка лишается веры, чувствует себя недостойной его.

Ее впервые в жизни охватывает ощущение огромной невозвратимой утраты, горькое сожаление об этой утрате, и Тикси кажется, что истинное счастье, которое сейчас так близко, может пройти мимо нее, и — навсегда.

Она чувствует себя слабой и неразумной, она чувствует, что, будь она даже Мерихейном, все равно ей не суметь написать книгу о жизни, даже самую глупую книгу, ибо жизнь все-таки не такая, как думала Тикси, совсем не такая.

Девушка чувствует, что настоящее счастье близко, но его отделяет от нее невозвратимость ее потери, горечь ее раскаяния. И Тикси страдает — что же она еще может! — и Тикси плачет — что же ей еще остается!

Пусть другие скажут, какая она — жизнь, пусть другие пишут о ней книги, Тикси жаждет только одного — истинного счастья, больше ей ничего, ничего не надо.

Потому-то она и плачет.

Кулно пытается ее успокоить.

— Не плачь, все плохое уже позади. Теперь мы поступим по-другому, сделаем все как полагается, ведь это дело пустяковое, ведь ради нашей жизни, нашего счастья можно и посчитаться со всеми этими людскими затеями. И знаешь что еще? Потом мы отправимся в свадебное путешествие, непременно отправимся. К тому времени расцветут самые красивые цветы, и мы отправимся. Хватит денег — поедем, не хватит — пойдем пешком. Вскинем на спину рюкзаки и пойдем.

Рыдания Тикси усиливаются.

— Я покажу тебе хутор, где я вырос, покажу тебе реку, о которой рассказывал. В этой реке плавают серебряные плотицы с блестящими красными глазами и полосатые, словно тигры, окуни, а щуки похожи на серых жеребцов в яблоках, которые ржут и роют копытом землю, фыркают и пританцовывают, так что вскакивай на них верхом да скачи, мчись то вверх — на гору, то вниз — с горы, а свежий ветер так и пронизывает тебя насквозь…

Тикси плачет.

— Я покатаю тебя по реке в лодке, я поведу тебя на сочный заливной луг, где земля под ногами так и шипит при каждом шаге. Мы с тобой пройдем босиком по мягкому мху, мы станем плескаться в теплой воде, и по ее поверхности побегут от нас волны, мы пойдем с тобой по нашей долине — горка впереди, горка позади, — у нас совсем крохотная долина, совсем маленькие горки, мы пойдем с рюкзаками за спиной, с палками в руках, ты станешь щебетать, я — смеяться.

Тикси все еще плачет.