Оттенки

— Он поведет нас туда, где нет ни сильных холодов, ни палящего солнца, — продолжал проповедник. — Там вечно царит ласковое тепло. Сотни радуг украшают там небо, и ангелы божьи непрерывно поют, играют и пляшут на них, подобно Давиду перед ковчегом завета. Мы будем жить у молочной реки, текущей в кисельных берегах. Мы будем купаться в меду и запивать им манну небесную. Течет там также золотая река в серебряных берегах, и мы будем плавать по ней в жемчужных ладьях и восхвалять господа своего тысячами уст. Наша хвала разнесется по всему свету, и все будут дивиться нам и слушать нас. И голоса наши зазвучат, как трубы, от которых пали стены Иерихонские, как небесные колокольчики, растапливающие лед. Ангелы божьи и херувимы будут оберегать нас от бедствий и холода. Мы неустанно будем восхвалять господа, будем дни и ночи петь ему осанну. А он станет изливать на нас свою благодать, манну и молоко…

Говорил оратор долго, часто повторяя одни и те же слова и мысли, но с каждым разом они звучали все приятнее, удивительнее и загадочнее. На собравшихся это произвело необыкновенное впечатление. Они воздевали молитвенно сложенные руки и восхваляли всевышнего. Они радовались счастью, которое когда-нибудь выпадет на их долю, хотя сейчас их удел — голод и мучения. И они смеялись и плакали от радости.

— Эти слова точно мед для моих уст, — сказал юноша в очках.

— О Иисус, Иисус, Иисус, Иисус! О Иисус, Иисус, Иисус, Иисус! — пробормотал старик с прежним холодным равнодушием.

— Сердце мое замерло, а язык прилип к гортани! — произнес учитель.

— Мы словно лани, устремившиеся к свежему источнику! — воскликнул кто-то из молящихся.

Долго говорил проповедник о тех благах, которые ниспошлет господь чадам своим. Когда он наконец умолк, все казались счастливыми; земные горести, гнет, несправедливость, нужда, голод и страдания были забыты. Только у сидевшего в углу старика лоб по-прежнему был изборожден морщинами, а когда он косился на дверь или на молящихся, губы его кривила все та же насмешливая улыбка.

Все снова запели, с еще большим вдохновением, чем раньше, хотя в голосах поющих уже чувствовалась усталость.

Ханс шепнул Кустасу на ухо, что пора уходить. Кустасу не хотелось покидать моление: он не отрываясь смотрел на Анну. Все же он вышел вместе с Хансом.

На востоке небо уже алело — близился восход. А на западе виднелась темная туча, снова предвещавшая дождь. Она, казалось, была скоплением слез, которые люди тщетно проливали, взывая ко всевышнему. Господь желал возвестить о своих тайных благих помыслах громом и молнией.

По дороге домой они почти не разговаривали. Оба были погружены в свои мысли. Кустас ломал голову над тем, долго ли еще Анна пробудет на молитве, Ханс же думал о том, что станется с девушкой, которую отнесли в соседнюю комнату. Ему казалось, будто он и сейчас еще видит воздетые к небу руки девушки, ее мягкие черные глаза, выражение отчаяния на ее лице, ему и сейчас чудилось ее пение, рыдания и вопли о помощи. Что же так угнетало ее душу?

— Та девушка так и осталась в другой комнате, — промолвил Ханс.

— Она не скоро очнется, — ответил Кустас. — Это дочь того старика, который все повторял: «О Иисус, Иисус».

Ханс с испугом и удивлением взглянул на Кустаса.

V

Ханс спустился с сеновала только во втором часу дня. Спал он плохо. Его беспрерывно мучили странные сны. Перед глазами все время стояло лицо девушки, потерявшей сознание, ее черные глаза, густые волосы, высокая, стройная фигура. Но теперь это красивое лицо не было залито слезами — оно улыбалось весело и радостно, со всем пылом и беззаботностью молодости. Она простирала руки, но не к небу, а к тому, о ком мечтала дни и ночи, к кому стремилась всей душой. А злой отец смотрел на нее, насмешливо и ехидно улыбаясь.

Март уже рыл свою яму. Это живо напомнило Хансу вчерашнее моление. Что все это значит? Один ищет клад, твердо веря, что этим облегчит жизнь себе и своей семье, терпящей голод и лишения; другие собираются вместе, плачут, стонут и взывают к тому, кто якобы заботится о них и должен внять их мольбам. Третьи устремляются в церковь, надеясь, что там будут ближе ко всемогущему. И все они осуждают друг друга, смеются над темнотой и глупостью человеческой.

Войдя в комнату, Ханс увидел, что Анна еще спит. Мать, надев очки, читала Библию. Обе они вернулись домой только утром, в шестом часу.

— Уже встал? — сказала мать. — Анна еще спит.

— К вечеру выспится? — спросил Ханс.

— Да, вечером мы опять пойдем, приезжий брат так душевно говорит.

Ханс с усмешкой посмотрел на мать.

— Отец яму копает, — заметил он немного погодя.

— Разве его теперь вразумишь, — молвила мать.

Когда Анна наконец проснулась, Ханс, оставшись с ней в комнате наедине, решил, что сейчас, самое время выполнить данное Кустасу обещание. Кроме того, ему хотелось откровенно поговорить с сестрой, чтобы спасти ее от этого безумия, как он называл моления. Одно его смущало — он не знал, по душе ли Анне Кустас.