Оттенки

Март подошел к яме и стал прикидывать, как бы вычерпать из нее воду, — надо ведь продолжать работу. Как счастлив был бы старик, если бы к завтрашнему утру, когда Анна пойдет венчаться, он откопал бы наконец свой клад! Но теперь это невозможно: яму залило водой и край обвалился. Сколько опять лишней работы! Старик тяжело задумался. Вся история с кладом прошла у него перед глазами. Он опять увидел дороги, ведущие на небо и в ад, увидел грязный ручей с переброшенным через него бревном, а на дне ручья — души некрещеных младенцев, которые извивались, точно маленькие белые червячки. Он слышал хохот людей, их язвительные слова, видел их презрительные усмешки или сочувственные взгляды, но вера его оставалась непоколебимой, он ни на минуту не забывал о своем видении. Шаг за шагом преодолевал он все трудности, преодолеет и последнюю — вычерпает воду из ямы. Март сравнивал свою работу и свою жизнь с дорогой на небеса — такой узкой, грязной, изрытой колеями.

Часам к одиннадцати Ханс и Лиза вернулись домой. С ними было человек десять крестьян. Если их поиски тоже ни к чему не приведут, волостной старшина обещал согнать в воскресенье чуть ли не всю волость.

Снова начались поиски на Лийвамяэ, потом люди отправились в лес, но все их труды оказались напрасными. Часам к четырем все опять собрались на Лийвамяэ, усталые и измученные. Число искавших возросло: теперь с ними была и метсанургаская старуха, и учитель, и несколько «братьев». Был тут и старик, любивший повторять: «О Иисус, Иисус!» — и его дочь. Все стали совещаться, что теперь делать, куда идти.

Лийвамяэский старик подошел к собравшимся, держа в руках длинный шест, которым измерял глубину воды в яме. Лицо его, выражавшее необычайное волнение, было озарено радостью и надеждой. Март взял прислоненную к дому лестницу, схватил мотыгу и удивительно легким и проворным шагом поспешил обратно к яме.

— Ты что, пошел сундук тащить? — спросил кто-то, ухмыляясь.

— С божьей помощью и твердой верой я сделаю это, — ответил Март.

Спустив лестницу в яму, он на подгибающихся от волнения ногах стал спускаться вниз и вскоре скрылся из глаз окружающих. В яме он сунул мотыгу в воду, проткнул осыпавшийся сверху мягкий песок и стал подсовывать мотыгу под твердый предмет, который он нащупал, измеряя шестом глубину воды. Когда это ему удалось, он приподнял мотыгой что-то тяжелое — как он думал, сундук с деньгами, — и тут из воды показалась… человеческая нога. У Марта потемнело в глазах, голова закружилась, он выронил мотыгу. На мгновение он застыл на месте, потом с большим трудом выбрался наверх — ноги у него обмякли, стали как плети. Он хотел крикнуть, но не смог издать ни звука, только как-то странно замахал руками. С перекошенным от страха лицом шагнул он к стоящим поодаль людям и с трудом прошептал, указывая на яму:

— Там…

Кое-кто усмехнулся, словно хотел спросить старика: «Клад?» Но Лиза опередила всех, крикнув в испуге:

— Старик!

Все бросились к яме и заглянули в нее, но в мутной воде ничего нельзя было различить.

— Не подходите к краю — обвалится и полетите вместе с песком вниз, меня задавите, — сказал Ханс и стал торопливо спускаться по лестнице в яму. Он протянул руку и пошарил в воде, но нащупал только черенок мотыги.

— Поддень мотыгой, — крикнул ему сверху отец. Ханс так и сделал, и из воды показалась нога Анны. Все в ужасе закричали, один Март оставался нем.

И вот Анна лежит, распростертая на земле. Руки ее сжаты в кулаки и плотно набиты песком, будто она хотела взять с собой на тот свет немного золота, которое отец надеялся откопать в этой яме. Безмолвные и растерянные, стояли люди вокруг тела, никто не знал, что делать, как быть, что сказать. «Братья» ждали, что учитель первым откроет рот и нарушит мучительное молчание словами утешения или осуждения, но тот, как видно, и не думал об этом. Он стоял опустив голову, смотрел на покойницу и склонившуюся над ней обезумевшую от горя мать. Вдруг по щекам его заструились слезы, они текли тихо, но беспрерывно. Лицо его оставалось неподвижным, лишь уголки губ слегка подергивались. Ханс, смотревший на мать и сестру, перевел взгляд на учителя, словно собираясь ему что-то сказать, но увидев, что тот плачет, смолчал и только продолжал глядеть на его понурую голову и вздрагивающие губы. Всех охватило такое чувство, будто надвигается что-то огромное и страшное. Но ничего не произошло: учитель, обнажив голову, по-прежнему молча лил слезы, а лийвамяэский Ханс смотрел на него своими грешными глазами.