Оттепель. Инеем души твоей коснусь

Сердце ее замирало от страха, тошнота подступала к горлу. Как же она не подумала об этом? «Господи, Господи, прошу Тебя, только чтобы не беременность! Только не это! Что же мне тогда делать? И как я буду смотреть в глаза бабушке, Санче, Егору? Нет, это даже лучше, что Егор уезжает. Иначе было бы совсем ужасно. Потому что… потому что… Ребенок может быть только от Виктора. Да, только от Виктора. Господи, Господи… сделай так, чтобы этого не было!»

Утром Марьяна позвонила Регине Марковне и сказала, что Мячин собирается уехать к матери в Брянск. Не хочет заканчивать фильм. Регина Марковна завыла волчицей.

— В какой еще Брянск?

— Он сказал, что уезжает сегодня.

— Кривицкому сообщила?

Марьяна растерялась:

— Кривицкому? Нет. Как же я… Мне неловко…

Регина Марковна с такой силой хлопнула себя ладонью по лбу, что в руке у Марьяны задрожала трубка.

— Ах, да! Что же я говорю!

— Регина Марковна, — прошептала Марьяна, — вы же понимаете, что у нас с Федором Андреичем чисто деловые отношения…

— Да мне не до это-о-о-ого-о! — заорала Регина Марковна. — В гроб вы меня все сведете со своими отноше-е-ениями-и-и! Кино нужно делать! Идите все в жопу!

На том разговор и закончился. Марьяна туго затянула волосы узлом на затылке, надела простые черные туфельки, скромный, бабушкой связанный свитерок и отправилась в поликлинику. В регистратуру была длинная очередь, но, как ни странно, ее записали на сегодняшний прием к гинекологу Дариде Петровне Ушадзе, и подождать нужно было всего полтора часа. Она пристроилась на стуле у самого окна и принялась ждать. В приемной сидели две беременные: рыжеволосая, длинноногая, и маленькая, кудрявая, как африканка, с выпуклыми глазами. Потом пришла стройная женщина, сильно накрашенная, немолодая, но очень аккуратно одетая, с таким длинными и острыми ногтями, словно она, как ястреб, сама добывает себе пищу. Беременные сначала молчали, потом начали разговаривать. Марьяна невольно прислушалась.

— А мой говорит: «Все равно ты от меня никуда не денешься, — рассказывала африканка. — Все равно ты, — говорит, — никуда от меня не денешься. А ребенка я усыновлю. И как своего любить буду». Тогда я оставила. Он парень ведь честный. Сказал — так и сделает.

— А тот-то куда провалился? Ну, первый? — со страстью выспрашивала рыжеволосая и длинноногая.

— К жене провалился. Куда же еще!

Сильно накрашенная немолодая наконец не выдержала:

— Вот вы как, значит, рассуждаете! Вам, значит, плевать, что у человека жена есть, дети растут! Вам только бы семью разбить, только бы чужую жизнь поломать!

— А я его к себе не звала! — огрызнулась африканка. — Он сам прибежал.

«Разведусь! Разведусь!»

— Зачем ты легла? — с откровенной ненавистью выдохнула накрашенная. — Холостых мало?

— Песню слыхали? «Огней так много золоты-ы-х на улицах Саратова, парней так много-о-о холостых, а я люблю жена-а-атого-о-о!»

Из кабинета высунулась медсестра и, заглядывая в журнал, позвала:

— Абызина!

Рыжеволосая встала и пошла. Дверь за нею захлопнулась.

«Как они только двигаются с такими животами! — подумала Марьяна. — Наверное, ведь тяжело!»

Минут через сорок позвали ее. Дарида Петровна что-то писала и на вошедшую Марьяну совсем не обратила внимания. Медсестра, женщина лет пятидесяти, с большим раздраженным лицом, коротко сказала:

— Раздевайтесь! Возьмите пеленочку!

— Где? — удивилась Марьяна.

— Первый раз, что ли? — спросила медсестра.

Марьяна кивнула.

— Скажите на милость! — пробормотала сквозь зубы Дарида Петровна и тяжело поднялась. — Ложитесь!

— Куда?

— На кресло. Куда же еще?

Марьяна легла, закинула голову.

— Ноги пошире! Расслабьтесь!

Она ощутила холод огромных железных ножниц. Или это просто похоже на ножницы? Они раздвинули ее, и Дарида Петровна, нагнувшись, принялась рассматривать, что у нее внутри. Потом пальцами правой руки в резиновых перчатках залезла внутрь, а ладонью левой начала с силой надавливать на низ живота. Марьяна затаила дыхание, слезы выступили на глаза. Дарида Петровна наконец вынула руку, с привычной брезгливостью освободилась от перчаток и коротко сказала ей:

— Одевайтесь!

Дрожа от неловкости и страха, Марьяна пошла было за ширму, где лежали ее юбка, пояс, чулки и черные туфельки, но медсестра прикрикнула на нее:

— Пеленку я за вас убирать буду?

— Женщина, поторопитесь! — сердито сказала Дарида Петровна. — Вы же не одна у меня!

Марьяна проделала все, что ей велели, оделась, путаясь в вещах. Дарида Петровна кивнула на стул:

— Садитесь. Беременность — восемь недель. Оставляете?

— Что? — в страхе спросила Марьяна.

— Женщина, вы беременны, — холодно сказала Дарида Петровна. — Сохраняете беременность? Знаете, кто отец ребенка?

— Я беременна?