Оттепель. Новый этап в отечественном кино. Творчество Марлена Хуциева

Отца сестёр, профессора медицины Илиазара Марковича, во всеобщем ажиотаже врачебных гонений зимними месяцами 1953-го арестовали. А Вита не всегда оставалась в большой квартире на Ленинградском проспекте, ночевала у подруг, у сестры. Кстати, её муж Жаров, будучи парторгом Малого театра, тем не менее, во всей этой ситуации вёл себя в высшей степени достойно.

В самом начале апреля друг мой Витя, придя в школу, торопливым, взволнованным шёпотом рассказал следующее. Прошедшей ночью, часа в три, раздался в их квартире телефонный звонок. К телефону подошёл отец. Кто-то назвал его по имени-отчеству, спросив, не у них ли Вита. Со сна толком ничего не поняв, а может и плохо расслышав, осторожный Абрам Евгеньевич в весьма повышенном тоне потребовал от «телефона» немедленно прекратить безобразные провокации, и бросил трубку.

Но через секунду снова раздался звонок.

И Илиазар Маркович Гельштейн своим реальным голосом сказал, что это именно он. Что его и всех остальных арестованных и выживших врачей только что официально освободили из тюрьмы. И что он разыскивает дочь, которой не оказалось дома.

Совершенно обескураженный волнующей новостью, Абрам Евгеньевич объяснил Илиазару Марковичу, что его дочери у них нет (она в ту ночь ночевала у Жаровых).

А 4-го апреля в газетах появилось сообщение о реабилитации «дела врачей». Это был первый, уже вполне конкретный отголосок того «подземного гула» перемен, который до сих пор лишь неясно предчувствовался, а теперь ясно свидетельствовал: происходит действительно что-то небывалое!

Раньше просто невозможно было представить, чтобы на свободе оказалась сразу целая группа недавно посаженных людей. Какие-то слухи о подобных, и не групповых, редких фактах иногда возникали и раньше. Известно было, например, что освободили будущего маршала Рокоссовского, ещё некоторых генералов.

Но это были единичные случаи, во многом объяснимые трагическими ситуациями начального периода Великой Отечественной войны. Серьёзных, знающих своё дело командиров Красной Армии в те дни катастрофически не хватало. Их, с подачи «гениального вождя», перед войной большой массой перебили. В основном, осталась серая бездарь, хотя в генеральских и даже маршальских званиях.

Но, чтобы вот так сразу выпустили, как теперь, целую когорту «вчерашних преступников» – подобного никогда прежде не бывало.

Вскоре лишили ордена Ленина и Лидию Тимашук. Правда, спустя какое-то время её, без особой помпы, без всякой шумихи, в общем, большом списке наградили другим, менее громким орденом. Особые заслуги, как говорится, не должны быть забыты!

Через какое-то время июльским вечером я с родителями отправился на спектакль довольно известного самодеятельного театрального коллектива (потом коллектив стал Народным театром) паровозостроителей из подмосковной Коломны. Руководил самодеятельными артистами друг родителей по их совместному до войны Московскому Современному театру (был в то время такой) Абрам Самойлович Лавут.

Спектакль по знаменитой пьесе Вс. Иванова «Бронепоезд 14–69» показывался на основной сцене МХАТа в проезде Художественного театра. Шёл спектакль неторопливо и закончился далеко за полночь. Мы вышли из театра. Над нами сияла необыкновенно тёплая, звёздная ночь. Она тут же настроила на обсуждение того, что все тогда обсуждали – политические новости. Правда, новостей-то особых не было. Но по-прежнему продолжало будоражить предчувствие необыкновенных грядущих перемен. Лавут высказывался в том смысле, что вот умер Хозяин, но хотелось бы понять, кто теперь. Хрущёв? Его поставили во главе партии. «Но, – говорил Абрам Самойлович в духе Петербургской актрисы Шуберт, – как-то не солидно после такого-то “колосса”.

Потому хотелось бы знать: кто?»

Вразумительного ответа ни у моих родителей, ни, тем более, у меня не имелось, хотя обсуждать животрепещущий вопрос можно было, тасуя варианты, бесконечно. Разошлись, когда уже забрезжил рассвет. Чёрная ночь стала синеть, а потом и белеть. Метро уже давно закрылось. Троллейбусы не ходили.

От проезда Художественного театра мы шли домой на Арбат пешком – мимо Кремля, мимо Манежа, мимо университета, мимо здания «Военторга» и Морозовского, в «мавританском духе», особняка на улице Калинина. А от угла ресторана «Прага», с его на втором этаже кинотеатром «Наука и знание», свернули на свою улицу.

Наш дом с бывшей дедовской квартирой располагался недалеко от Смоленской площади с огромным, на углу площади, гастрономом. Одним боком дом выходил на Арбат, другим на улицу Веснина, ныне Денежный переулок, как он и назывался до революции. На углу дома помещалась «Аптека». Наш подъезд был первым с переулка прямо перед глубокой аркой, ведущей во двор. Мы уже подходили к дому.

И в это мгновение мимо нас на огромной скорости по пустынной улице промчалась, скрежеща моторами, одна за другой длинная кавалькада правительственных лимузинов. Они шли от Кремля в сторону Кунцевских дач.