Отто Шмидт

Авиаторы снова вступили в работу лишь 10 апреля, когда снова летали Молоков с Каманиным и отремонтировавший свою машину Слепнев. За двое суток усиленной работы 12 рейсами в Ванкарем было доставлено 57 человек – больше половины остававшихся в лагере, включая больных, специалистов, чьи знания не находили применения в лагере, и, наконец, почти всех «врангелевцев» – печников и плотников. Наибольший успех выпал на долю Молокова, который 10 апреля сделал три рейса, а на следующий день – все четыре, ухитряясь вывозить до шести человек за рейс, засовывая своих пассажиров в специальные парашютные емкости под плоскостями своей машины.

Впечатления пассажиров в таких «бочках» (чаще всего они фигурируют в воспоминаниях челюскинцев как парашютные ящики или мешки и даже футляр) описал машинист Мартисов: «Как я себя чувствовал во время своего довольно необычайного путешествия? Чувствовал себя очень хорошо… Сложил руки по швам, двое товарищей взяли меня, подняли и втолкнули меня в футляр головой вперед. Отверстие закрыли, и машина пошла… При подъеме с аэродрома жутко трясло: било то затылком вверх, то носом вниз. Потрясло, потом чувствую, стало спокойно – значит, машина в воздухе. Я сам механик, поэтому меня интересовала работа мотора. Слышу – работает замечательно. Во время полета я только боялся – а вдруг крышка неплотно закрыта… Но все мои страхи оказались напрасными. Прилетел вполне благополучно. Вытащили меня за ноги – и все в порядке. А матрос Миронов говорил мне, что даже пел в ящике» (1934, т. 3, с. 223–224).

Осмелев, тот же метод применил Каманин, усваивая на ходу опыт своего инструктора. Эти новшества позволили, например, доставить в Ванкарем 11 апреля 34 человека – наибольшее количество за все время полетов в лагерь Шмидта. В тот день последним рейсом Молоковым был доставлен на материк больной Отто Юльевич, драматическая эвакуация которого требует отдельного описания. Ушаков, который в этой операции сыграл особую роль, впоследствии писал:

«Положение Отто Юльевича с каждым часом ухудшается. Он часто впадает в бредовое состояние. Температура выше 39°. Вечером я советуюсь с его помощниками и секретарем партийного коллектива. На мое категорическое требование вывезти Шмидта вне всякой очереди они отвечают сомнением. Один из них говорит:

– Придется подождать, пока Шмидт совершенно потеряет сознание. Тогда его можно будет погрузить в самолет и вывезти. До этого момента надеяться на то, что Шмидт согласится оставить лагерь нет никаких оснований.

Давно зная Шмидта, я не мог оспаривать слова товарища, но в то же время я не мог ждать момента, когда Шмидт потеряет сознание… Поэтому на следующий день… я с первой машиной возвращаюсь в Ванкарем и немедленно даю телеграмму т. Куйбышеву о состоянии здоровья Шмидта… Утром 11-го я получаю соответствующее распоряжение и даю поручение т. Молокову вывезти Шмидта из лагеря. Вечером Шмидт вместе с врачом Никитиным уже в Ванкареме» (т. 3, с. 30).

«Смена власти» на льдине, однако, по свидетельству Семенова, проходила весьма драматично: «В палатке произошел примерно такой разговор.

– Как вы, ничего? – сурово спросил Бобров. От волнения он набрал воздуха в полную грудь и выпрямился во весь свой немалый рост над лежащим во весь свой немалый рост у его ног Шмидтом.

– Благодарю. Ничего.

– Знаете, самолеты работают хорошо. Вывозка идет успешно. Вчера вывезли 22, сегодня 32.

Шмидт слабо кивнул.

– Остаются на льдине 31.

Шмидт опять кивнул.

– Самолеты работают хорошо. Сегодня я отправил литерных.

– Что значит литерных? – поинтересовался Шмидт.

– Литерные – это больные. Сегодня отправил литерного Белопольского… Самолеты работают хорошо – отправил литерного вне очереди.

Шмидт опять слабо кивнул.

– На льдине остались одни здоровые и только один литерный. Это вы. Теперь очередь за вами, как за литерным.

– За мной? – Шмидт даже приподнял голову с мехов.

– Ну да, за вами, – неверным, но строгим голосом подтвердил Бобров.

Он во все глаза смотрел в зрачки Отто Юльевича. Момент, по мнению Боброва, был решающий.

Отто Юльевич опустил голову на меха.

– Нет уж, извините. Забыли условие: я – последний, вы – предпоследний.

– Обстоятельства меняются. Мы же диалектики. Я здоров, а вы больны. Очередь может быть переставлена.

– Нет, Алексей Николаевич, это нельзя. Я – последний со льдины.

Алексей Николаевич начал сердиться… Затем употребил все свое красноречие:

– Отто Юльевич! Поймите!.. Ведь в случае сжатия мы здоровые будем стеснены вашим присутствием. Поймите, палатки могут быть разрушены! Вас же придется держать на морозе! А вы на морозе загнетесь! А если вы загнетесь – это мировой скандал! Нам скажут: вы не могли сохранить начальника экспедиции, когда это можно было сделать! Поймите, Отто Юльевич!

Отто Юльевич задумался.

– Нет, нельзя. Все же я начальник.

Он сказал это нарочито твердо, как всегда говорит больной, изъявляя свою волю. Бобров замолчал. Но через полминуты он повел атаку с другого фланга.

– Какой же вы начальник, если лежите больной? Вы не начальник – вы бесполезный человек в лагере!