Отто Шмидт

Отметим только внешнюю сторону аврала, когда, по мнению Семенова, «…никто не управлял самой работой, не регулировал ее, не отдавал никаких распоряжений…» – и тем не менее исходно разношерстный состав участников плавания оказался подготовленным к самому непредвиденному развитию событий, хотя люди испытали запредельные физические и моральные нагрузки. Копусов позднее вспоминал, когда после изматывающего аврала во мраке наступившей ночи «…мучительно хотелось повалиться куда-нибудь, уснуть, забыть все. Но еще продолжалась работа, раздавали теплые меховые вещи, малицы. Я не знал, где мне придется жить. Заглянул в низенькую, наскоро поставленную палатку. Там в одиночестве сидел Факидов… Я вполз в палатку, залез в спальный мешок и моментально уснул» (т. 1, с. 325).

Сходные воспоминания сохранила гидрохимик Параскева Лобза: «Около восьми часов работали челюскинцы на 32-градусном морозе. Все мечтали о том, чтобы укрыться от ветра, отдохнуть.

– Место в палатке есть?

– Есть, залезай.

Так подбираются группы. Я заглядываю в одну из палаток, там человек десять – втиснуться невозможно. Иду к другой палатке:

– Сколько здесь человек?

– Пока я один, – слышится из темноты.

Узнаю по голосу одного из научных сотрудников. Подходят еще трое. Образуется группа из пяти человек: Баевский и Копусов – заместители Шмидта, инженер-физик Факидов, или по-челюскински Фарадей… моторист Иванов, он же дядя Саша… пятая я. Надо устраиваться на ночлег. Получили по спальному мешку из собачьих шкур, зажгли фонарь “летучая мышь”. Залезли в мешки, повалились на бугристый ледяной пол, местами покрытый фанерой и через мгновение заснули» (1934, т. 2, с. 15–16). Большинство женщин устроились на ночь в инструментальной палатке Факидова, где для них поставили железную печку, единственную в ту первую ночь. Не все смогли забыться после напряженного аврала в спальных мешках и малицах, пережив моральное и физическое потрясение от катастрофы, жертвами которой отказывались себя признать.

У радиста Кренкеля в первые часы на льду не было времени ни на переживания, ни даже на поиски жилья: от него зависела связь с внешним миром, жизнь и судьба ста трех его товарищей по несчастью. «Натянутые веревки, которые держали помощники Кренкеля, чтобы сохранить устойчивое положение антенны, вырывались из рук и хлестали, – описал страдания радистов художник Решетников. – Челюскинцы расположились на ледяном “паркете”, подобрав под себя полы палатки. Прикрыв друг друга, мы начали постепенно согреваться.

– Подвиньтесь, братцы, от задней стенки. Радиоаппаратуру надо установить, – послышался голос Кренкеля. Он говорил невнятно, потому что у него замерзли губы. Бригада Кренкеля не успела установить палатку для радио, поэтому нам пришлось уплотниться и дать ему место. Постепенно все сплелись так, что трудно было узнать, где чьи руки и ноги» (Там же, с. 12).

Со своей тонкой аппаратурой «снайперу эфира» пришлось работать без рукавиц. «Плоскогубцы, нож, провода обжигают руки. Изредка грею одеревеневшие пальцы в рукавах, но, к сожалению, тепла там мало. Начинает не то подсыхать, не то подмерзать мокрое от пота белье, затекают колени. Нельзя даже протянуть ноги, так как палатка набита людьми. Приемник, наконец, включен. Снимаю шапку, надеваю наушники – жжет морозом уши. Но наушники быстро нагреваются… Ирония судьбы: 104 человека находятся на льдине в мороз, в пургу, ночью, никто во всем мире еще не знает об их судьбе, а первое, что слышит лагерь Шмидта, – это веселый американский фокстрот! Продолжаю вертеть ручку приемника. Слышу, как Уэлен спрашивает у мыса Северного:

– Не обнаружил ли ты сигналов “Челюскина”?..

Я включаю передатчик, зову обоих… Ответа нет. Опять слушаю… Иду к Шмидту» (Там же, с. 4–5).

Сквозь тьму ночи и завесу метели на истоптанном снегу с разбросанными тут и там бочками и ящиками проступали очертания вкривь и вкось поставленных наспех палаток со скатами, провисшими от накопившимися снега. По воспоминаниям одного из участников событий в поставленных наспех палатках «…лежали довольно спокойно и изредка даже шутили и смеялись. Но смех был, конечно, нервный. О чем говорили в ту первую ночь? Говорили о тесноте палаток. Говорили о гибели “Челюскина”. Говорили, что “полундра” мировая, что картина гибели корабля жуткая. Каждый вспоминал, где он находился в тот момент, когда раздался треск. Рассуждали о том, как мы отсюда выберемся. Предположения были самые туманные, много об этом не говорили. Все сильно устали» (Там же, с. 14). Тем не менее отдельные свидетельства весьма показательны с точки зрения настроения людей. Так, гидрограф Хмызников в своих воспоминаниях отмечает, что Кренкель интересовался у товарищей по палатке, кто именно собирается в будущую навигацию принять участие в плавании по Северному морскому пути, а Ширшов предлагал начать запись желающим поработать на дрейфующей станции и т. д.